Новейшая политическая история России теряет статус живой, причем не только в переносном, но, увы, и в самом прямом смысле. Вслед за Евгением Примаковым не стало еще одного политического тяжеловеса лихих 90-х – бывшего председателя Государственной Думы Геннадия Селезнева.
Парадоксально, но оба раза избрание этого довольно скромного и неконфликтного человека на пост главы нижней палаты парламента сопровождалось громкими скандалами, к фабуле которых лично он, хотя бы в первом случае, имел лишь косвенное отношение. Напомню перипетии первого из указанных эпизодов. После победы на декабрьских выборах 1995 г. КПРФ вместе с союзными депутатскими группами, аграриями и «Народовластием», получила в Думе фактическое, но не формальное большинство. Формальное же преобладание было никаким не большинством, а совокупностью политических доминирований…Чтобы не употреблять двусмысленное слово «меньшинство», скажу – миноритариев, не особо расположенных друг к друг: «Наш дом – Россия», «Яблоко», ЛДПР, группа «Регионы России», разномастные неприкаянные одномандатники, включая демократов первой волны вроде Юшенкова и Старовойтовой.
Тем не менее в Кремле надеялись, что этот пестрый «политкубик Рубика» соберется в правильную комбинацию хотя бы ради недопуска клеточек красного цвета к руководящим постам. Особая надежда была на сохранение места спикера за Иваном Рыбкиным, который начинал прошлую легислатуру в оппозиционной Аграрной партии, но затем перешел на прорежимные позиции, и даже получил сверху ответственное задание создать левое крыло партии власти и перемахнуть на нем через пятипроцентный барьер… Впрочем, блок, получивший имя своего создателя и отметившийся фееричной рекламой про бычка Ваню, в электоральном прокате провалился.
Самому Рыбкину удалось переизбраться по одномандатному округу, но шансы не покинуть председательское кресло резко уменьшала сильнейшая аллергия на его персону со стороны КПРФ, – к «ренегатам» обычно относятся еще хуже, чем просто к политическим противникам. Противовесом Ивану Петровичу и стала кандидатура Селезнева, некогда работавшего главным редактором в ведущих газетах страны, таких как «Комсомольская правда» и просто «Правда». В итоге судьбу противостояния решила позиция «Яблока», выдвинувшего в председатели Владимира Лукина, а после выхода во второй тур двух основных претендентов отказавшегося голосовать за Рыбкина.
Но и второй тур, проходивший поздно вечером при отсутствии чуть ли не половины депутатов, триумфатора не выявил. Лишь на следующее утро третий раунд зафиксировал победу Селезнева – 231 «за». Голосование было тайным, кто именно помог левым недостающими баллами, история умалчивает, но шумиха стояла изрядная. В НДР заявили, что «яблочники» стали пособниками коммунистов, Явлинский ответил обвинением партии Черномырдина в союзничестве с нацистами, сиречь ЛДПР. Последнее было ближе к истине, следующие четыре года ЛДПР и НДР выступали в дуэте заметно чаще, чем КПРФ и Яблоко.
Впрочем, апокалиптические ожидания от «красного» парламента оказались слегка преувеличенными. Тот созыв вообще сложно охарактеризовать как-то однозначно, его лицо определяли разнообразные противоречия. До сих пор либералы в ответ на обвинения в провале реформ любят кивать на вставлявших им палки в колеса «обитателей Охотного ряда», левые же и национал-патриотические радикалы, наоборот, говорят о соглашательстве и оппортунизме КПРФ и ее сателлитов. Истина же, по традиции, где-то посередине.
Дума старалась влиять на неолиберальный правительственный курс, мешая наиболее людоедским инициативам и корректируя политику в сторону социальных забот, отказывалась одобрять самоубийственный договор СНВ-2, была в авангарде борьбы за противодействие расширению НАТО. Однако при этом регулярно утверждались премьеры и принимались бюджеты, проходили решения, изначально сомнительные или очевидные в таком статусе уже сейчас, вроде вступления в Совет Европы и ратификации «Большого договора» с Украиной. Даже фронда с отказом утвердить возвращение Черномырдина в премьерское кресло после августовского кризиса 1998 года была связана не с идейными мотивами думского ядра, а с интригами внутри правящих олигархическо-бюрократических элит. Про Самую же «Главную Фронду», попытку отрешить Ельцина от должности президента, поговаривают, что она в решающий момент была спущена на тормозах самим руководством КПРФ. Так это или нет, доподлинно установить сложно, но в любом случае результат импичмента, когда до положительного вердикта по главному пункту обвинений, войне в Чечне, не хватило шести голосов, вполне символизирует сложносочиненное лицо Думы №2 имени тонких граней и минимальных перевесов…
Напомню, Селезнев стал спикером благодаря все тем же шести голосам. Став же им, кстати, очень успешно, председательствовал очень корректно, добросовестно, непредвзято и дипломатично, сумев сработаться с исполнительной властью. Не надо усматривать в этом «сумел сработаться» непременный негатив. Да, второй думский созыв был одной из важных деталей аппарата искусственного дыхания, поддерживавшего слабую жизнь ельцинской России, но для кого-то ключевым здесь кажется прилагательное «ельцинская», а для кого-то все же Россия. Заслуга Геннадия Николаевича здесь ощутима.
Параллельно с кампанией по выборам в третью Думу осенью 1999 года шла борьба за пост губернатора Подмосковья. Участие в ней принял и Селезнев, неожиданно поддержанный Кремлем. Какой мотив тут был значительнее – желания выразить благодарность за конструктивную работу? Или, напротив, стремление освободить парламент от хорошего, но по этой причине вдвойне отторгаемого, ибо все-таки не совсем своего председателя? Или ненавязчивое засовывание палок в колеса лужковскому «Отечеству», от которого шли сразу два кандидата, оба из числа основных претендентов на победу, генерал Громов и действующий губернатор Тяжлов? Думаю, имело место все разу.
Селезнев вышел во второй тур вместе с Громовым, причем с семипроцентным преимуществом над конкурентом. В междутурье, выпавшее на новогодние каникулы, телевизионная картинка фиксировала Геннадия Николаевича на разных праздничных мероприятиях едва ли не чаще, чем Путина. Не впрок – победу праздновал Громов, хотя отрыв был минимальным, в относительных значениях даже меньше, как те шесть голосов в январе 1996-го. Пасьянс с участием коммунистов и власти был пересобран заново, КПРФ, «Единство», ЛДПР, аграрии и лоялистская группа «Народный депутат» дали Селезневу «добро» на новый председательский срок и поделили львиную долю комитетов и комиссий, а ОВР, «Яблоко» и СПС получили крохи со стола.
Вновь гремел скандал, стоял вселенский стон о новом агрессивно-послушном большинстве (Господи, а когда этот стон у нас вообще лежит?), обиженные фракции бойкотировали заседания, но недолго. Через какое-то время СПС и отчасти «Яблоко» с Кремлем помирились, а лужковцы-примаковцы вовсе интегрировались с партией власти. В итоге в 2002 году грянул новый передел портфелей, лишивший левых чуть ли не всей их прежней доли думского пирога. Тут уже коммунисты возвысили голос о вероломстве и предательстве. Сотоварищи предложили Селезневу в знак протеста отказаться от кресла в центре президиума. Селезнев, надо сказать, портфельный путч резко осудил и счел низостью, но предложение не принял, после чего был исключен из КПРФ за нарушение партийной дисциплины.
Началось самостоятельное плавание. Он решил основать левоцентристскую партию, исповедующую ценности социал-демократического патриотизма. Подобные проекты возникали с завидной регулярностью, как среди всамделишных оппозиционеров, так и в кремлевских политтехнологических лабораториях (тот же блок Рыбкина), но до «Справедливой России» повсеместно терпели неудачу. К сожалению, не стало исключением и селезневское детище, наименованное «Партией возрождения России».
Один мой бывший коллега, некоторое время участвовавший в деятельности ПВР, язвительно называл ее «Партией вырождения России». Кроме остроумно подмеченного внешнего созвучия, особой правдивости я в таком клейме не вижу. Резко уменьшив присутствие внутри себя договороспособных, но все же самостоятельных фигур калибра Селезнева, вырождалось в то время политическое пространство нашей страны, в стенах парламента, ставшего местом не для дискуссий, да и за стенами тоже.
На думских выборах 2003 года ПВР получила примерно столько же, сколько рыбкинский блок восемь зим назад, в районе процента, однако сам Селезнев – вновь сходство судеб двух думских председателей – попал в парламент по одномандатному округу, одолев довольно серьезного конкурента – Ирину Хакамаду, да еще и в традиционно либеральном Санкт-Петербурге. В 2007 году – новая попытка прорыва с левопатриотической партией в нижнюю палату Федерального собрания. «Патриоты России», список которых Селезнев возглавил вместе со своим тезкой Геннадием Семигиным, еще одним видным экс-коммунистом, получили все тот же неполный процент.
После очередной неудачи присутствие недавнего спикера в отечественной политике уменьшилось почти до нуля. Он был председателем совета директоров Мособлбанка, не бросал общественной деятельности, но по поводу недавней сферы деятельности высказывался исключительно редко. Одно из этих редчайших заявлений прозвучало совсем недавно. Селезнев раскритиковал неприличное по форме, сути и методам поддержания доминирование ЕР, тотальную зачистку политической поляны, режим ручного управления законодательными органами всех уровней, наплевательское отношение к Конституции, словом, все то, из-за чего он фактически отказался от былого поприща, пусть и оставаясь лидером ПВР.
Критика была крайне жесткой, но традиционно довольно корректной. Его прощальный поклон…Вскоре Геннадия Николаевича не стало.
В России мало кто верно понимает суть такого явления, как системная оппозиция. Еще Лев Тихомиров писал, что русский человек по природе монархист или анархист, но никак не либерал. И я, дополняя Льва Александровича, замечу – и не центрист или там умеренный прогрессист в рамках законности. Правителей обожествляют или ненавидят, оппозиционера же, считающего возможным поддержание какого-то соприкосновения с властью помимо вооруженного, зачастую снисходительно-насмешливо воспринимает сама власть, более радикальные оппозиционеры цедят сквозь зубы «коллаборант», да и внутреннее его состояние часто отмечено печатью дискомфорта.
Тут, впрочем, дело индивидуальное, возьмем В.В. Жириновского – он и дискомфорт это два взаимоисключающих понятия. А ведь разумная оппозиция власти едва ли не более важный элемент демократического государства, чем сама власть. Приведу пример Италии. Вы знаете, кто в 1970-х считался там самым заметным, формирующим политическую повестку политиком Италии? Не премьер-министр, не президент, не какой-либо высший чиновник, а никогда напрямую не работавший с исполнительной ветвью лидер Компартии Энрико Берлингуэр. Во многом благодаря ему страна, все «свинцовые семидесятые» пребывавшая в состоянии вялотекущей гражданской войны, так и не скатилась в полномасштабную кровавую бойню. Он разработал концепцию «исторического компромисса» с социалистами и христианскими демократами, предполагавшую апеннинскую версию пакта Монклоа, но толком так и не реализованную из-за до сих пор малопонятного, весьма дурно пахнущего похищения и убийства премьера Альдо Моро.
Он открыто заявил, что даже завоевание власти в Италии коммунистами не будет значить выхода страны из НАТО, поставив классовые интересы ниже национальных, – пусть и понятых, как показала современность, близоруко и превратно. Он, будучи материалистом и абсолютно светским человеком, выступал за поиск взаимопонимания с католиками и даже провожал свою жену, когда она шла на службу, до порога храма. Известный французский публицист назвал книгу о полуострове-сапожке тех лет «Берлингуэровская Италия», имя дона Энрико было вынесено в сюжет и название трагикомедии «Я люблю тебя, Берлингуэр» с неподражаемым Роберто Бениньи в главной роли.
Сам Бениньи на митинге ИКП внезапно схватил внешне сурового Берлингуэра на руки – а тот рассмеялся, покорив сердца тех итальянцев, которые не были покорены до этого. Когда дон Энрико скончался в 1984 году, проводить его в последний путь на улицы Рима вышли сотни и тысяч людей самого разного возраста, социального статуса и политических взглядов. Недавно я пересматривал фильм о той церемонии, и, знаете, после этого зрелища из самого географического и исторического сердца Европы, «Вечного Города», «города святого Петра» – как-то пропадает желание язвить по поводу похорон Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. У гроба плакал президент, легендарный Сандро Пертини, с трудом сдерживала слезы, произнося речь, не менее легендарная Нильде Иотти, вдова Пальмиро Тольятти, много лет возглавлявшая нижнюю палату итальянского парламента (коллега Селезнева, получается). Геннадия Николаевича похоронят несравнимо скромнее…
Участвовали в итальянской системной оппозиции и правые, националистические и, называя вещь своими именами, постфашистские партии. Действие это стоило многих усилий всем сторонам, но в итоге оказалось успешным. Лидер Итальянского социального движения брутальнейший Джорджио Альмиранте, несмотря на внушительные идеологические разногласия, дружил с Берлингуэром, вместе с Пертини уронив слезу на похоронах лидера ИКП. Через четыре года не стало его самого, и вновь у гроба были и Нильде Иотти, и президент страны, уже не Пертини, а Франческо Коссига. На недоуменные вопросы иностранцев: «Откуда столько почета фашисту?» итальянцы отвечали: «Это великий человек, он увел радикалов с улиц в парламент».
Отметил заслуги Альмиранте, выступая год назад по случаю его столетнего юбилея, и преемник Пертини с Коссигой на президентском посту, один из патриархов европейской политики Джорджо Наполитано: «Альмиранте противостоял антипарламентским тенденциям, демонстрировал уважение к республиканским учреждениям, делая это в своём суровом стиле. Он принадлежал к поколению лидеров, отличавшихся высоким государственным чувством».
Нам, очень похожим на итальянцев в страсти бросания из крайности в крайность, есть чему поучиться у этих внешне безалаберных парней. Впрочем, кажется, понемногу извлекаем уроки. Крым и Новороссия показали, кто и почему у нас системный политик, а кто нет. Системный политик – не тот, кто любит систему, и даже не тот, кто готов с ней сотрудничать скрепя сердце.
Системный политик – тот, кто хотя бы не ставит цель свержения системы выше интересов России и русского народа. Такое осознание уже, согласитесь, ценно. Но ведь Селезнев и его соратники в свое время, криво или исподлобья, искренне или не вполне, работали, исходя из аналогичных предпосылок. В августе 1998 года Ельцин, преодолев себя, позвонил Зюганову и спросил совета, что делать. Зюганов, тоже преодолев себя, ряд советов дал. Ельцин в итоге не пошел на выдвижение в премьеры коммуниста Маслюкова, но было сформировано коалиционное правительство национального согласия с мощной левой составляющей и тем же Маслюковым в роли первого вице-премьера, которое вывело страну из пике.
Минусов в тогдашнем лавирующем курсе КПРФ было не меньше, чем плюсов, я и сам не раз ругал Зюганова за травоядность и соглашательство. Окончательную оценку этой линии История даст не сегодня и даже, возможно, не завтра, а по итогам далеких, и предалеких косвенных ее последствий для судьбы нашей Родины. Но Геннадий Селезнев заслужил, чтобы его оценили уже сейчас. Он был не самым ярким, не самым харизматичным и не самым очевидным, но все же представителем той когорты людей, для которых великая Россия (Италия, Франция, Германия) важнее великих потрясений. Мир его праху!
