Рубрики
Блоги Размышления

Трагедия и триумф русского Октября

Большинство обывателей считает  термин «апокалипсис» исключительно синонимом ужасающих событий глобального масштаба как минимум, конца света – как максимум. Это верно, но одновременно и нет. В Откровении Иоанна Богослова, другим наименованием которого и является греческое слово «апокалипсис» (собственно, «откровение»), планетарная катастрофа и «конец» нынешнего «света» являются этапом величайшего  триумфа – Второго  пришествия Иисуса Христа. Суть последней книги Нового Завета и аберрация понимания обычным человеком ее названия довольно наглядно характеризуют одну из главных идей христианства, а именно соседство и неразрывную  связь трагедии и победы.

Впрочем, еще до Веры Иисуса, распятого при Понтийском Пилате, и страдавша, и погребенна, и воскресшаго в третий день по Писанием, дух этого дуализма был силен в античной культуре. О нем, как об одном из фундаментальных оснований европейской цивилизации, на протяжении не одного тысячелетия писал выдающийся русский философ, покойный Вадим Цымбурский: «Победа над Троей выкуплена у богов ценой уничтожения самой греческой цивилизации…»

Как писал в своей книге о мыслителе Борис Межуев, Цымбурский обозначил и постулировал парадоксальную связь «триумфа» и «распада», которая, как он считал, не только заложена в основу европейской поэтической традиции благодаря троянскому эпосу, но и составляет глубинный смысл всей европейской культуры. Отдал должное этой теме и сам Межуев. Сильное эссе на примере одной из картин Гойи посвятил ей Максим Кантор, и то, что после Крыма он ударился в желчную и грубую, лишенную всякого намека на хотя бы стилистический талант русофобию, не отменяет ценности написанного им ранее, а в чем-то даже подчеркивает всю ту же связь падения и заоблачного полета.

События 3-4 октября 1993 года были падением, и падением страшным. Гражданская война вновь пришла в страну с еще не до конца зарубцевавшимися ранами от ее предшественницы семидесятипятилетней давности. Не пришла даже, а вышла из спячки, ибо, как выяснилось,  толком она не уходила. Страшна была танковая пальба по парламенту, но едва ли не страшнее оказались залпы авторучек. На следующий день после расстрела Верховного Совета появилось так называемое «письмо 42-х». 

Некоторые подписи под ним были вполне закономерны, некоторые (Астафьева, Лихачева) стали горьким сюрпризом, кое-кого и кое-что в другой обстановке можно было бы отнести к числу не лишенных забавности казусов (так, Василь Быков, всю перестроечную пору призывавший Белоруссию как можно скорее и решительнее отмежеваться от московской империалистической сатрапии и «тюрьмы народов», вдруг оказался активным участником внутриполитической жизни этой самой «тюрьмы»).

В общем же и целом, сей печальной памяти документ стал одной из наиболее черных и позорных вех в истории отечественной интеллигенции. На счастье, через несколько дней появилось ответное «письмо трех», составленное Андреем Синявским, Владимиром Максимовым и Петром Егидесом.

Синявский и Максимов – в истории русской эмиграции и, возможно, даже всей русской культуры второй половины ХХ века сложно найти двух  других столь же открыто непримиримых друг к другу персонажей, не объединенных решительно ничем, кроме языка и факта отъезда на чужбину. Максимов – ярый почвенник, правый консерватор, бескомпромиссный антикоммунист, зло бранивший западных правителей и мыслителей дум за излишне травоядное отношение к СССР. Синявский – человек леволиберальных и близких к космополитическим взглядов, написавший совершенно скандальную книгу «Прогулки с Пушкиным» и назвавший как-то Россию «матерью-сукой».

Максимов и Синявский полтора с лишним десятилетия беспрерывно выясняли на страницах эмигрантской прессы отношения, то и дело перескакивая с общественно-политических разногласий на личности. То был совершенно шекспировский накал страстей, местами, впрочем, скорее напоминавший кухню коммуналки, и появление фамилий двух недругов по соседству могло, казалось, состояться лишь в отчете об очередной их перепалке. Октябрь-93, наконец, свел их вместе в чем-то ином.

«На днях мы, давние оппоненты, чтобы не сказать проще – многолетние враги, сели за один стол. Сели не потому, что по-христиански простили друг другу, а потому, что в жизни каждого человека есть ценности, которые ему дороже самого себя, своих бессонных ночей, смертельных обид и отчаяний. Ценности эти – Родина и Свобода. Сегодня они в опасности», – такими словами начиналось это иное. Далее было о наболевшем, о преступном безумии президента и гнусном цинизме псевдогуманистов от литературы, ельцинское безумие поддержавших и даже призвавших к его усилению. Вот так за страшной национальной трагедией последовало пусть локальный, но очень важный  и символичный триумф, преодоление личного ради высших ценностей, а позорное глубочайшее грехопадение российского мыслящего сословия оказалось искуплено парением духа нескольких его представителей.

Через несколько же лет состоялись события, способствовавшие уже врачеванию самой октябрьской катастрофы. Дадим слово Александру Проханову: «Я помню, когда случилась трагедия с Курском, когда он тонул, в океане погибали моряки, вокруг этой трагедии соединились все. И те, кто давил Белый дом и стрелял в него, и те, кто отбивался и падал под выстрелами автоматов и танков. Это была национальная беда и трагедия. И она сплотила нас вместе. А во время бесланского террористического акта, когда наши альфовцы, когда бойцы спецназа брали штурмом эту трагическую школу, все мы молились за их жизни, за их судьбу. И те, кто был на баррикадах Дома Советов, и те, кто штурмовал их. А во время чеченской войны, во время трагической и великой войны, когда объединились, наконец, патриоты Чечни и патриоты России, я помню, что под Аргуном перед тем, как начаться штурму Аргуна, я находился в расположении знаменитого наро-фоминского десантного полка, штурмовавшего в свое время Дом Советов. Я спал вместе с ними в палатке, вместе с ними выходил на передовую. И я не чувствовал в них врагов. Я чувствовал в них братьев. Я чувствовал в них тех русских патриотов, которые готовы были платить свои жизни за спасение государства российского».

В 2014 году, благодаря Крыму и Новороссии, вновь состоялось невиданное ранее единение, стершее очень многие прежние обиды, конфликты и разногласия, расцениваемые ранее абсолютно непреодолимые. В один строй встали «белые» и «красные», левые и правые, свободолюбцы и сторонники «твердой руки», люди, абсолютно лояльные нынешней власти, и непримиримые борцы с нею, сидевшие за эту борьбу в тюрьме ранее (Лимонов) и даже сидящие сейчас (Удальцов).

На донбасской стороне  мы увидели Андрея Бабицкого, доселе казавшегося отпетым и неизлечимым либерал-русофобом, другом ичкерийских бандитов и врагом русской государственности. Да, были и потери. Тот же Кантор – да Бог с ним, но буквально физическую боль мне принесло известие, что легендарный Сергей Червонопиский, некогда защищавший на съезде народных депутатов СССР советскую армию от нападок Сахарова, нынче призывает украинские власти активнее использовать афганский опыт в зоне АТО.

Материалист назовет это законом сохранения вещества, более метафизический взгляд я уже изложил выше. Падение и взлет, победа и катастрофа – соседи, ближайшие родственники и попросту две половинки одного целого. На донбасской земле и в ситуации вокруг нее сейчас очень много от катастрофы. Но и триумф мы уже видим, а его высшая точка, уверен, еще впереди.

Автор: Станислав Смагин

Журналист, публицист, критик, политолог, исследователь российско-германских отношений, главный редактор ИА "Новороссия"