Либералов у нас не любят. Нелюбовь эта имеет длинную литературную и философскую историю. Много имен, отмеченных общественным мнением в качестве гениев, писали о своей неприязни к сторонникам свободы, равенства, братства. Тут и Достоевский, и Катков, и Чехов и многие другие. При желании можно разыскать цитаты соответствующего содержания в текстах практического любого русскоязычного автора.
Не любить либерала можно по-разному. Например, как Константин Леонтьев – за эстетическое убожество и вялость воли в ницшеанском смысле. Или как публицист Меньшиков – за предательство интересов родины. Говоруха-Отрок не любил за безбожие, нигилизм и одномерность.
Образцов не любви так много, они так увлекательны, так хорошо разработаны, что рано или поздно притягивают к себе внимание каждого, кто думает на русском языке. В каком-то смысле тут целая мода. Есть классические модели, строгие и выверенные, есть экзотические, пугающие буйством фантазии. Подходящий образец найдётся для каждого случая.
Что вызвало к жизни это многообразие? Неужели либералы действительно настолько опасны? И почему ненависть к ним так широко распространена?
Для понимания сути явления проще будет и экономней отказаться от рассуждений о противоречии идей и взглянуть на проблему с точки зрения социологии. Аргументы мало чего решают даже в споре профессиональных философов, зато силы природы, стоящие за словами и питающие их энергией куда важней.
К либералам причисляют себя обычно те, кто преуспел в самом вульгарном и самом широком смысле этого слова. Удачная карьера, собственное дело, приносящее доход – вот наиболее частые спутники симпатий к мечте о свободном мире. Бывают, конечно, исключения, социология – увы – не математика, она пока ещё не в силах угадывать с точностью до единиц, но общая картина примерна такая. Критическое отношение к реальности общественных отношений прилагается к значимым достижением, они идут рука об руку, в комплекте. Поднявшись по социальной лестнице на несколько ступеней вверх, человек чувствует, что теперь он имеет право и даже обязан выйти из аморфного идеологического ничто и стать на сторону оппозиции. В этом шаге есть и определённое культурное давление – не называть себя либералом, не сочувствовать желанию перемен, имея в портфеле твёрдые доказательства признания – моветон. Люди, выбивающиеся из этого правила, видят себя и опознаются окружающими именно как бунтари, как сделавшие странный шаг и его странность свидетельствует о крепости нормы.
Род занятий почти не имеет значение. Молниеносная карьера в государственных структурах, кроме, может быть, силовых ведомств, также способствует ориентации на, условно говоря, Герцена. Чиновник высокого ранга, сочувствующий либеральным идеям, критикующий корпорацию, фрондирующий – не редкость. Самым едким критиком российских порядков был отнюдь не свободный художник Гоголь и не философ Зиновьев, хотя у обоих яду хватило бы на десятерых, а Салтыков-Щедрин, в своё время занимавший должность, ни много ни мало, вице-губернатора Тверской губернии.
Либерален ли епископат русской православной церкви? Здесь ведь тоже существую блестящие карьеры и общественная высота, довольно заметая, особенно в провинции. Скорей всего, нет. Российский епископ, как и генерал, либо аполитичен, что редко, либо придерживается крайне правых взглядов. Сфера свободных профессий – литература, живопись, театр, кино, журналистика – либеральна по своей сути
Поскольку либеральность, на наш взгляд, жёстко пристёгнута к успеху и является его обязательным атрибутом, наряду с хорошим дипломом, научной степенью, знанием иностранного языка, её потребление связано с некоторыми особенностями. Во-первых, в ходу популярная версия, в виде аналитических статей, написанных простым газетным слогом, сатирических зарисовок, карикатур, фельетонов и т.д. Изучением столпов, таких как Йозеф Шумпетер или хотя бы Джон Локк, почти не занимаются. Во-вторых, общие очертания и теоретический горизонт задаётся романами Айн Рэнд. Либерал – тот, кто смог, сделал ставку, рискнул, выиграл. Это, если хотите, своеобразное ницшеанство, радость дела, пафос горьковского буревестника.
Атаку на либерализм верней интерпретировать в старых марксистских терминах – как атаку на имущие классы. Речь, содержащая слова-маркеры, воспринимается с той же остротой, что и почёркнуто дорогой костюм, галстук, наручные часы, запонки из драгоценных металлов. Восприятие сугубо феноменологическое, через образ, фон, ассоциацию образов. Раз говорит о правах человека, значит обязательно где-то рядом заграница, у которой всегда всё лучше, пресловутые гранты, и, главное – отсутствие стеснения в средствах. Говорить то, что воспринимается на слух как либеральное, означает показывать свой достаток, тыкать в лицо слушателю достижениями, вести себя вызывающе, бравировать. Поэтому слова о свободе раздражают, бьют по глазам тех, у кого доход ниже среднего и жестко нормирован. (И отсюда, кстати, возможная стратегия подражания – говорить либеральное ради символического капитала, чтобы казаться респектабельней, чем есть на самом деле).
Идеологический фундамент атакующих – переплетение двух этических кодексов: армейского и церковного. До революции был крестьянский мир со своим особым отношением к материальным благам, но сейчас его нет, поэтому литературу, отсылающую к нравам святых землепашцев, следует считать бесповоротно устаревшей. У армии есть присяга, есть представление о верности, об отказе от собственных интересов, от самой жизни, ради блага отечества, понятого предельно конкретно. Церковь, освященная авторитетом божественного, говорит о заповедях, о желательности нестяжания. “Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною” (Мф. 19:21). С точки зрения противников либерализма, они выступают на стороне категорического императива, на стороне альтруизма и в конечном итоге, святости. В своих оппонентах они видят эгоистов, безбожников, алчных разрушителей.
Возьмём для примера два наиболее распространенных обвинения в адрес либералов. Во-первых, обвинение в разграблении страны через участие в так называемых залоговых аукционах, через связь с криминалом, через использование жульнических схем. Очевидно, что подразумевается неправедно нажитое богатство, со всеми фольклорными коннотациями и звучаниями. Либерал богат – это подаётся как очевидность. Во-вторых, обвинение в финансовой зависимости от иностранцев – опять акцент на средствах к существованию.
Оба варианта стремятся выставить имущих в неприглядном свете, отнять у них право на авторитетное слово, отменить их. Те, в свою очередь, одевшись в светлую мантию свободолюбия, настаивают на своей моральной чистоте и, следуя протестантской этике в её связи с духом капитализма, сами переходят к обвинению наёмных работников в нежелании брать на себя риск самостоятельности.
К противоречиям между идеями свободы и идеями служения отечеству это имеет лишь касательное отношение. Словесная война патриотов с либералами, это классовое противостояние, выражающее себя эзоповым языком, иносказательно. Почему не прямо, как во времена манифеста коммунистической партии? Уровень жизни за прошедшие с тех пор сто пятьдесят лет многократно вырос. Голод, страх за будущее семьи, сильная обида на жизнь, доводящая до отчаяния, как в пролетарских романах Горького – ушли в прошлое. Терпимого уровня потребления можно добиться без стачек, подпольных ячеек и прочего. Следовательно, и противостояние, слабея и затухая, приобретает туманные, размытые, игровые формы.
