У каждой революции, наверное, должна быть своя «Марсельеза» или «Песня Вильгельма».
События 1991 года некоторые до сих пор считают революцией, а тогда они воспринимались почти всеми участниками именно так. Вопрос: под какую музыку была одержана историческая победа над КПСС? Безотказный помощник пропагандиста – конфабулятор – в ответ на этот вопрос автоматически включает русский рок. «Перемен требуют наши сердца» (КИНО), «Мы вместе» (АЛИСА), «Пора вернуть эту землю себе» (АКВАРИУМ), наконец, у ДДТ была песня, которая прямо так и называлась: «Революция».
«ДДТ, «Наутилус Помпилиус», «Кино». Это была настоящая гражданская поэзия, и мы пробили этой музыкой брешь в цензурной стене… Тогда музыка делала революцию…» (Ломакин С. Л).
Что ж, вот один из главных героев. Юрий Шевчук 80-х – вольный казак с гитарой. В жизни и в песнях – брезгливая отстраненность от модненького тусовочного «мажорства»:
“Им хочется, бедным, в Майами или в Париж.
А Уфа, Свердловск — разве это престиж?» [1].
и подчеркнутое народничество. «А на связи с фирмой я просто плюю!». («Фирма» (ударение часто на последнем слоге) – в тогдашнем жаргоне обозначение иностранцев).
Идеальный вождь для недовольных масс.
Напомним, с чего начиналась его творческая биография. В 1982 г. молодой башкирский учитель и самодеятельный автор-исполнитель неожиданно стал лауреатом всесоюзного конкурса «Золотой камертон». И сознательно отказался от официальной эстрадной карьеры, которая перед ним открылась. А карьера подпольная выразилась в том, что Шевчук лишился работы и даже крыши над головой, поскольку вынужден был бежать из Уфы, где его на полном серьезе обвинили в связях с Ватиканом на том убедительном основании, что в одной из песен ДДТ упоминался Иисус Христос [2] .
В Питере Шевчук собрал новый состав группы, умело (по-умному) дистанцируясь от детища генерала О.Д. Калугина – рок-клуба на улице Рубинштейна – так, чтобы в прямой конфликт с этой организацией не вступать, но в то же время сохранять независимости и в гастрольной деятельности, и (главное) в эстетике. Таким образом, казак оказался и вполне рациональным батькой-атаманом.
При Горбачеве Шевчук — неформальный (то есть реальный) лидер массовых молодежных (то есть самых активных и потенциально взрывоопасных) аудиторий.
Выступление ДДТ триумфально завершало последний, третий день «советского Вудстока» в парке г. Подольска. Поскольку опыта проведения рок-концертов на свежем воздухе у подпольщиков не было, внезапный ливень стал выводить из строя аппаратуру:
– Слова понятно? – кричал Юра сразу в два микрофона, вглядываясь со сцены в мокрую темноту – Эй, на галёрке! Дождь нам не страшен, это всё фигня… Голоса нет. Аппаратуры нет. Ничего нет. Но наш рок – есть!!!
Так что финальную «Революцию» толпа исполняла даже не вместе с Шевчуком, а скорее вместо него.
«В этом мире того, что хотелось бы нам – нет!
Мы верим что в силах его изменить – да!»
Вы спросите: откуда люди знали слова песни, которую не передавали по радио или ТВ и не записывали на носителях, продававшихся в магазине? Поясняю: благодаря магнитофонному самиздату. Например, в Туле и области в это время, согласно опросу местной комсомольской газеты, 94 % молодых людей пополняли свою фонотеку за счет неофициальной продукции [3].
Теперь вернемся к шевчуковской «Революции». На единогласном жизнеутверждающем «да!» песня не заканчивается, она продолжается через союз «но».
«Но…
Революция, ты научила нас
Верить в несправедливость добра.
Сколько миров мы сжигаем в час
Во имя твоего святого костра».
Припев, для гимна, тем более марша, не совсем подходящий.
Ещё одна принципиальная нестыковка – хронологическая. Рок-манифестация в Подольске происходила осенью 1987 года. Не просто раньше политической манифестации «Долой ГКЧП!» у Белого дома в Москве, но намного раньше, ведь во время перемен год считается за пять (если не за десять).
Советское рок-движение (как сообщество и автономная производственная структура) развалилось намного раньше, чем советское государство. Молодежная волна сильно опередила взрослую. Уже к началу 89-го года она разбилась о монолиты телевидения и Внешторга и расплескалась по заводям комсомольского торгово-развлекательного бизнеса, который быстро вырабатывал свой вариант массовой культуры, не обремененной ни идеологией, ни эстетикой.
Советская эстрада эволюционировала в то, что стали называть «попсой», и эта новая модификация успешно вытесняла русский рок с первых мест в хит-парадах. Перемены были настолько стремительны, что историческая память (тот самый чудесный прибор конфабулятор) оказалась не в состоянии зафиксировать этапы, и родился, в частности, миф о том, что рок в нашей стране всегда был искусством элитарным. Его подхватили и сами бывшие участники рок-движения, которым надо было своё поражение как-то оправдать, ведь одно дело – растратить и растерять то, что имел, и совсем другое дело – не иметь вовсе. Во втором случае нет причины для тоски, тем более для стыда.
Итак, массовые политические митинги, начавшиеся в Москве с весны 89-го года, пошли на штурм однопартийной системы под музыкальный аккомпанемент “Ласкового мая”, любимых сироток ЦК ВЛКСМ, которые несколькими одноименными составами ныли из всех колонок и репродукторов.
Что касается тех рок-групп, которые успели зарезервировать себе место под коммерческим солнцем в тот краткий период, когда, по формуле Марины Тимашевой, старая идеологическая петля уже ослабла, а новая экономическая ещё не затянулась, то их творчество в конце 80-х не отмечено революционным энтузиазмом.
Любопытный парадокс: как граждане, наши рок-звёзды могли сколько угодно приветствовать «демократические преобразования» собственной страны вплоть до полного ее уничтожения. Но шаманская природа того искусства, которому они себя посвятили, вызывала из подсознания несколько иные образы – «последняя осень» или «антиутопия на ржавом коне» (Ю. Шевчук). О последнем прижизненном альбоме Виктора Цоя (изначально не самого мрачного нашего рок-автора) Википедия сообщает, что «общее звучание несёт в себе ощущение грусти, тревоги и безысходности», и в данном случае этот ресурс не врёт.
АКВАРИУМ в 1988 г. погрузился в «Radio silence» , НАУТИЛУС тоже самораспустился, а когда собрался в новом составе, записал:
«Сойдемся на месте, где был его дом
Где трава высока над древесным углем
И зароем нашу радость в этом черном угле
Там, где умер последний человек на Земле» (1990)
Попытки привязать русский рок к общественному противостоянию типа: хорошие «демократические силы» против плохих «номенклатурных коммунистов» – основаны, как правило, на невнимательном прослушивании и избирательном цитировании. То, что «Скованные одной цепью» не о том, ясно уже из названия.
Другой яркий пример – ленинградский ТЕЛЕВИЗОР, группа со своеобразным неогностическим мировоззрением, впоследствии она действительно политизировалась (и ушла в субкультуру), но в первые годы перестройки собирала спорткомплексы, всерьез конкурируя с АКВАРИУМОМ и КИНО, притом, что некоторые ее песни даже тогда выходили за рамки допустимого. На вышеупомянутом фестивале в Подольске ТЕЛЕВИЗОРУ пытались выключить электричество. Однако «Три – четыре гада», вроде бы, антиправительственная вариация на тему евангельского сюжета о бесах, вселившихся в свиней, заканчивается в первом лице: «пойдём на дно… мы пойдём на дно». То же и с другим хитом перестроечной эпохи:
«Есть идеи, покрытые пылью,
Есть – одетые в сталь,
Что в них – не так уж важно.
Гораздо важнее – кто за ними встал.
Не говори мне о том, что он добр.
Не говори мне о том, что он любит свободу,
Я видел его глаза – их трудно любить.
А твоя любовь – это страх.
Ты боишься попасть в число неугодных,
Ты знаешь: он может прогнать, он может убить.
Твой папа – фашист.
Мой папа – фашист.
Наш папа – фашист.
Не смотри на меня так…»
Мой папа фашист, наш папа фашист и в конце «не смотри на меня так» – не угроза, а нечто вроде «не бей меня». Цитирую отчёт о концерте памяти Башлачёва в Лужниках, где про Борзыкина сказано: «изысканный атлет иппохондрик… Казался бы красавцем, если бы не застывшее на лице выражение брезгливого испуга. «Зубная боль в сердце» – это о нём, закручивающем тело в судорожные пируэты и отшатывающемся от осаждающих его невидимок».
Я не отрицаю, что в огромной фонотеке «времени колокольчиков» могут отыскаться несколько произведений, которые были достаточно популярны, чтобы о них сегодня вспоминать, и в которых без насилия над материалом различим пафос общественного переустройства и коллективной борьбы за светлые идеалы. Наверное, это гребенщиковский «Поезд в огне» (1987)
«Эта земля была нашей,
Пока мы не увязли в борьбе,
Она умрет, если будет ничьей.
Пора вернуть эту землю себе»
Шевчуковское «Время» (1985), кинчевское «Мы вместе» (1985) и, может быть, «Мы ждем перемен!» Цоя (1985), хотя сами участники группы КИНО впоследствии решительно протестовали против таких интерпретаций своей песни (что показательно). Я бы упомянул и ту композицию Александра Башлачева, которая в 1984 г. подарила название эпохе и стала своего рода гимном отечественного рок-движения. Опять же, фиксирую внимание на том, что сам же Башлачев в конце жизни «Время колокольчиков» принципиально отредактировал (удалив слова “рок-н-ролл” и “я люблю»). Будучи самым чутким провидцем и учителем для друзей с гитарами (даже старших по возрасту), он, по-моему, заранее разглядел и рывок к свободе, и ту «зыбкую трясину», в которой это стремление безнадёжно увязнет.
Перечисленные композиции были написаны до перестройки или в начале её [4], то есть, по отношению к 1991 году – в другую историческую эпоху.
Может быть, тем, что в начале 1990-х у нас все-таки не случилось полномасштабной гражданской войны, мы обязаны, кроме прочих серьезных социально-экономических причин, еще и тому, что у молодой аудитории нашлись такие авторитеты, которые не были склонны к поиску простых решений через жесткое разделение на «мы» и «они» и призывы «бей!»
[1] Ранняя версия одной из самых известных песен ДДТ, зафиксированная в самиздате (например, «Урлайт», № 11). Названия городов могли меняться по обстановке.
[2] Юлдыбаев М., Теляшев Э., Маликов Ш. Менестрель с чужим «голосом // «Ленинец», 21.03.1985; Информация к размышлению, какие ужасные внешние силы развалили Советские Союз.
[3] Парад популярности // “Молодой коммунар», 21.11.1987.
[4] Имеет смысл датировать Перестройку не по формальным критериям престолонаследия, а по сути проводимой политики, с этой точки зрения нет оснований считать, что она началась раньше второй половины 1986 года.
