Есть два разных Ильи Кормильцева. Один из НАУТИЛУСА, другой из «Ультракультуры».
И если старые песни Бутусова на стихи Кормильцева трудно перепутать, например, с творчеством ансамбля «Рабфак», то экзерсисы про русских, которые не дают жить всему миру, можно было подписать хоть блогером Татьянычем, хоть галеристом Гельманом, хоть каким-нибудь Митей Волчеком, никто бы и не заметил.
И это не только мое мнение. За много лет до образования издательства «Ультракультура» сам же Кормильцев в журнале «Урлайт» (№ 8/21) довольно внятно сформулировал свое отношение к деятелям культуры, которые завлекают публику скандалом и эпатажем: «ж***, что ли, показать или раздюдюх русский станцевать» (игра слов: раздюдюх – Рas-deux-deux). “На такие вещи клюет, как правило, последний гопник».
Сравним с этим манифест издательства «Ультракультура»: «Мы говорим «да» запретным темам…, невзирая на испуганный визг соплеменников»
Почему произошла такая метаморфоза, не знаю, рациональных оснований не вижу, с общими знакомыми, которые считают, что Кормильцев всегда был злой и высокомерный «постчеловек», я решительно не согласен (поэтому волей-неволей вынужден принимать всерьез медицинские версии), а, главное, мы с тезкой в нынешнем столетии почти не общались.
Поэтому поступим так.
Про Кормильцева – 2 найдётся кому написать. А я скажу несколько слов о человеке, который внес огромный вклад в формирование самобытной свердловской школы рок-музыки и с которым мы были товарищами в течение многих лет, довольно интересных для историка, начиная с того момента, когда познакомились – в процессе переправки в Свердловск из Москвы ценного агрегата для записи ритмичных звуков в домашних условиях.
Старое русское слово «товарищ» здесь, наверное, самое подходящее, поскольку жили мы в разных городах, соответственно, встречались не часто, теоретические платформы у нас сильно различались, он был, согласно самоопределению в том же «Урлайте», «неоконсерватор, но приложение одного термина ко мне и Анатолию Иванову –оскорбительно», и дальше его взгляды развивались в религиозном направлении, см. интервью 1993 года с характерным заголовком «Не продать душу свою»[1].
И если кто на кого теоретически влиял, то сейчас, просматривая архив, прихожу к выводу, что в конце 80-х он на меня (и довольно заметно). При этом на практике, в ситуациях, когда от нас что-то конкретно зависело, мы сразу находили общий язык и делали одно дело. Илья нас очень поддержал в конфликте с т.н. рок-лабораторией, т.е. с попытками перенести в Москву передовой питерский опыт манипулирования рок-музыкантами.
Он разъяснял землякам, что это не «склоки между москвичами», просто никаких таких монопольно-бюрократических «лабораторий» в искусстве быть не должно. Кормильцев оказался главным энтузиастом эфемерной Всесоюзной Рок-федерации, своего рода профсоюза, с помощью которого группа идеалистов в конце 1987-го года пыталась остановить сползание русского рока в «шоу-бизнес».
На всесоюзном съезде в пансионате «Селен» под Свердловском он произнёс пламенную речь об объединении, и не его вина, что большинство предпочло общей борьбе за цивилизованную музыкальную индустрию личные контакты с чиновниками и эстрадными проходимцами.
А если выйти за рамки рок-истории – в 90-е годы, мы увидим такую же идеалистическую (непрактичную) позицию в тот момент, когда восстановленный Кормильцевым и Бутусовым НАУТИЛУС стал за хорошие деньги зазывать на мероприятия «Да, да, нет, да» в поддержку президентского самодержавия Б.Н. Ельцина. «От такой затеи надо держаться в стороне, потому что, если сила, которую ты поддержал, победит, для души твоей это ничего не даст, ну разве что для кармана. А если эта сила проиграет, тебе тем более припомнят, за что ты продавался. В любом случае будешь чувствовать себя проституткой». Это цитата как раз из вышеупомянутого интервью в профсоюзной (тогда скорее анархо-синдикалистской) газете «Солидарность».
«Самый большой шаг к гибели сделан сейчас, именно после свержения коммунизма, поскольку это не было подкреплено ничем».
Он решительно возражал против главной догмы «постиндустрального общества», которая «ставит удовлетворение всяческих потребностей, похотей в центр человеческой актвности. Выражаясь языком тусовщиков, чем больше оттяга меньшими усилиями в единицу времени можно получить — тем лучше. И тем более самореализованной ощущает себя личность. А для меня это было странно и дико. Мне всегда казалось, что удовольствие — это маленькая награда, которая ждет человека в конце труда, но никак не цель, потому что на самом деле нет ничего легче, чем получить удовольствие. Это доказывал еще Диоген в свое время на базаре публично».
С ценностями здесь всё в порядке, и с культурой (без лишних приставок), и «правда всегда одна»
Я тогда (больше 20 лет тому назад) переспрашивал: а какова альтернатива? Реальная, а не витающая в облаках.
«К сожалению, не могу тебе предложить альтернативу, не витающую в облаках, потому что в последнее время я понял: альтернатива именно в облаках… Атеистического или светского решения проблемы идеального общества не существует».
Кормильцев хорошо объясняет (словами и поступками), почему рок – не только музыка и не совсем музыка. Ведь свердловскую школу, которая отличалась неповторимым своеобразием, сформировали два совершенно не рок-н-ролльных человека. Александр Пантыкин, классический музыкант с консерваторским образованием и Илья Кормильцев — химик и переводчик с нескольких европейских языков.
«Александр Пантыкин: Грубо говоря, главным отличием свердловского рока было равное отношение к музыке и к тесту…Свердловский рок был более профессиональным. И подход был более требовательным, потому что многие музыканты, которые сами пытались писать тексты, понимали, что их тексты слабые, что они не соответствуют определенному уровню поэзии. Если говорить о том же Илье Кормильцеве, то это человек, превосходно знавший поэзию… Работа носила более профессиональный характер, а более профессиональный характер требует специализации… Песни многих наших рок-музыкантов, в том числе АКВАРИУМА, МАШИНЫ ВРЕМЕНИ, ВОСКРЕСЕНЬЯ на простых гитарах на кухне звучат абсолютно нормально, спокойно, полноценно… У Славы Бутусова ситуация немножко другая. Так как его песни с музыкальной точки зрения более сложные, более насыщенные, то они под гитару звучат плохо»
Иными словами, на Урале исповедовали нехарактерные для 80-х годов представления о качестве: то, что предлагается людям, должно быть сделано как следует, без скидок на трудную жизнь в подполье.
Уникальную особенность составлял и сам Кормильцев: ведь он писал стихи не для конкретного коллектива, а для свердловского рока вообще, начиная с пантыкинского УРФИН ДЖЮСа — пожалуй, первой группы, которая добилась всесоюзной популярности через магнитофонный самиздат.
Но, конечно, главное дело жизни — НАУТИЛУС.
Илья не выходил на сцену с Бутусовым и Умецким, но был полноправным членом коллектива, причем не просто соавтором, но идеологом и организатором. Я увидел их впервые живьем в Ленинграде, и впечатление оказалось ошеломляющим – совершенство звука и архитектурная строгость сценического образа, казалось бы, невозможные при тогдашней кустарщине.
Их соседями по концертной программе были тогда не кто-нибудь, а АКВАРИУМ. Дебютанты с Урала просто убрали ведущую группу страны.
Именно хорошее образование и строгость критериев (профессиональных и этических) заставляли Кормильцева пессимистически оценивать перспективы жанра.
«Рок-н-ролл… лишен буфера в виде наследия. Литература может еще 10 лет не создавать новых произведений, столько было накоплено в загашниках. Я могу назвать еще жанр, который был полностью уничтожен новым мышлением и хозяйственной системой – кинематограф. Жанры, которые менее всего связаны с наследием и более всего с массовым производством, зависящим от большого числа людей и публики, оказались в самой паскудной ситуации, потому что они менее академичны. Можно всю жизнь создавать литературу, которую читают только литераторы, но рок-н-ролл, который слушают только рок-музыканты, невозможен… Форма, которая неполноценна без воспринимающего – незамкнутая форма как рок-н-ролл – обязательно требует встречной энергии, чтобы замкнулось энергетическое кольцо… Рок-н-роллу нечего пережевывать. У него нет воспоминания о былых старческих победах, коими можно долго развлекаться и тешиться. В нем не развиты возможности внутрирефлекторных жанров. Когда в нем прекратился творческий процесс, прекратилось все»[2].
Так оно и вышло, и даже хуже, потому что литература не для читателей, а для коллег-литераторов тоже съехала на уровень «Голубого кала».
С другой стороны, воспоминания – куда от них денешься?
«Дмитрий Умецкий: С возрастом понимаешь, что истинных моментов счастья в жизни было очень мало. Я благодарен Илье, обязан ему. Он говорит — давай репетировать “Я хочу быть с тобой”. Песня уже была написана. Понятно, что ее будут слушать миллионы людей. Успех. И вдруг в какой-то момент становится совершенно неважно. Возникает ощущение. как будто ты прикоснулся к чему-то такому, что находится за гранью человеческого понимания, за какую-то кромку. Это невозможно описать словами. Мне кажется, что так чувствует себя человек, душа которого попала в рай. За это ему огромное спасибо!»
[1] «Солидарность», 1993, № 9.
[2]«Урлайт», № 8/21.
