– Не пытается ли Россия подороже продать Курилы? – спросили японские журналисты.
– Мы готовы купить многое, но ничего не продаем, – таков был ответ российского президента.
С первой частью этого ответа пусть разбираются конспирологи, а то и тарологи. Что же касается второй части – «ничего не продаем», – то она несет в себе довольно очевидные смыслы.
Случай продажи дальневосточных земель в русской истории был. Продажа Аляски отпечаталась в народном сознании если не как национальный позор, то уж во всяком случае как пример и образец государственной глупости. Скажем, Хрущ кукурузу насаждал, а царь Аляску продал.
Может быть, нежелание российской власти участвовать в еще одном казусе того же рода стало одной из причин, по которой «курильская сделка» не была обтяпана в 90-е годы, когда японские интересы лоббировались не только в «либеральной» печати (а другой-то, считай, и не было), но и внутри самого российского МИДа.
«Ничего не продаем» можно понять и иначе. Не торгуемся, но задаром что-то отдать можем. Если по справедливости.
Пример – российско-китайское территориальное урегулирование, лишившее Россию множества островов и островков на Амуре, включая знаменитый, политый кровью Даманский. Отдавать свое – обидно. Но прежний принцип, по которому России принадлежало все до самого китайского берега, был принципом неравноправным, колониальным. Раздел реки по фарватеру выглядит логичнее, раз уж оба государства считают друг друга равноправными партнерами.
Японская претензия ни на какой справедливости не основана. Японцы потеряли Курилы по итогам Второй мировой войны, и тут уж они оказались сами себе злобные покемоны: никто их не заставлял вести захватническую войну, никто их не заставлял быть в этой войне союзниками Гитлера и никто (разумеется, кроме Красной Армии, «Малыша» и «Толстяка») не заставлял их эту войну проигрывать. Горе побежденным – но, заметим, горе относительно небольшое по сравнению с территориальными потерями Германии.
А дальше произошел финт ушами: через некоторое время пришедшие в себя японцы вдруг стали считать, что, отказавшись от Курильских островов в целом, они и в мыслях не имели отказываться от Итурупа, Кунашира, Шикотана и Хабомаи, поскольку это-де совсем не часть Курильских островов, а некие исконные японские земли.
Это географический нонсенс. Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, что Курильские острова не являются ни продолжением, ни подобием Японских. Это отдельный географический объект, единообразный от Кунашира на юге до Парамушира на севере.
Если бы это было не так, то что помешало бы нам считать одним из Курильских островов, скажем, Хоккайдо?
Уж точно не история. У Курил, Хоккайдо и Сахалина – единая история освоения, в которой русские действовали наперегонки с японцами. Где-то шустрее оказались мы, где-то – они. Разумеется, ни те, ни другие не интересовались пожеланиями коренного населения – айнов. Поэтому не только Южные Курилы, но и Хоккайдо «исконной японской землей» считаться не может.
В курильских делах наша страна традиционно действует как тореадор на корриде. То подразним японцев очередным обнадеживающим заявлением, то отправим на острова Медведева или Шойгу. Затем залакируем разочарование самураев словами о нашей неизменной приверженности решению территориального вопроса. Потом договоримся о некоем «новом подходе». И вот теперь – лично Владимир Путин открывает крантик холодного душа. Вероятно, чтобы через некоторое время жарко обтереть японских партнеров махровым полотенцем.
Может быть, мы решимся наконец сказать раз и навсегда: не нужны вам острова, дорогие синтоисты? Лишнее это, просто лишнее.
А в самом деле, нужны ли Японии острова?
Для ответа на этот вопрос прежде всего приглашаются наши крымненашисты, которые любят развивать такую теорию: мол, переделы земель остались в позапрошлом веке, а для современного государства территория уже не важна. Важны люди, их умения, их предприимчивость, правильное устройство их общества.
Казалось бы, идеальный пример в пользу этой теории – как раз Япония. Тесные бесплодные острова с абсолютно пустыми недрами – и вот на этой почве возникает страна святых технологических чудес с шагающими роботами, сверхскоростными поездами и стереомагнитолами.
Если бы не одно «но»: Япония-то как раз претендует на чужие земли, причем цепко и неотвязно. Казалось бы, ну что стоит переориентировать рыбаков Хоккайдо с ловли рыбы близ Шикотана на что-нибудь другое – рисование комиксов хентай, заготовку рыбы фугу, что там у них еще?
Нет, не хотят. Подайте, говорят, нам нашу Кемску волость, и все тут.
Есть, впрочем, такое чувство, что весь так называемый «территориальный вопрос» возник как посильный вклад Японии в холодную войну, которую вел их новый заокеанский союзник. Какой соблазнительный ход: один победитель унизительно нагибает другого победителя с помощью побежденной страны! В этом смысле можно сказать, что холодная война США и Западной Европы против СССР/России была на четверть века прервана, японцы же свою холодную войну не прерывали. И сегодня, когда Япония вместе с США и ЕС тянет одну и ту же лямку антироссийских санкций, рассчитывать на бурный расцвет сотрудничества после решения проблемы островов было бы наивно.
Фраза «мы ничего не продаем» имеет и еще один смысловой оттенок. Разговоры о возможной продаже Курил начались у нас в то время, когда Россия пребывала в полнейшем ничтожестве, наподобие сегодняшней Украины, Япония же – напротив, в зените своего технологического и финансового могущества. С тех пор многое поменялось: русские давно отвыкли от вкуса «ножек Буша», японский прогресс, казавшийся неуклонным, уперся в нелепую Фукусиму, а деньги и технологии нынче удобнее взять в Китае, которому мы вроде бы никаких островов больше не должны. То есть слова Путина в адрес японцев можно понимать и как «покупатели-то из вас нынче аховые».
В любом случае продажа, передача или дарение Южных Курил – это то, что объективно сейчас меньше всего нужно самой Японии. Не забудем, что территориальные претензии в регионе есть и у Китая, и любая перетасовка земель станет для него поводом смелее заявлять о своих правах.
