Рубрики
Блоги Переживания

Крымский текст и семантические войны

Инициированный концепцией Петербургского текста В.Н. Топорова процесс концептуализации локальных текстов приобрел в России характер «текстуальной революции». Культура в  пространстве и времени мыслит «текстами»: сгустками «образов, мотивов, идеологических установок».  Само российское пространство предопределило этот факт – наиболее проработанными в научном плане являются на данный момент сверхтексты, порожденные топологическими структурами (локальные тексты). «Текстуальная революция» в России отличается от региональных исследований на Западе тем, что каждый региональный текст, представляет собой не какую-то сугубо региональную точку зрения, а попытку концептуального «выворачивания» всей России через себя. Локальный текст представляет собой культурную реализацию локального мифа, последовательное развитие той или иной темы на основе определенных смысловых и стилистических «ядерных» констант, предусматривающих постоянное «самоцитирование» и даже самозамыкание в «концентрическом круге самоанализа»[1]. 

Сумма и система локальных текстов ведет к формированию современной «русской теории». Данное, ранее созданное в иных сферах знания определение – русская теория, в последние годы переосмылсено С.Н. Зенкиным по аналогии с синтетичным определением «французская теория», которое  американские философы дали комплексу направлений постструктуралистских гуманитарных исследований во Франции, включающей философию, антропологию, социологию, семиологию, историю цивилизаций, критику разнообразных областей культуры. Я предлагаю экстраполировать его на сферу и процесс концептуализации локальных текстов культуры. При этом понятие «русская теория» становится также топологической конкретизацией традиционного метаопределения «русская идея». 

Локальные тексты культуры имеют преимущественно филологическую базу, порою с географическими вкраплениями. В случае же с крымским не обошлось без журналистского катализатора. В 1985 году, когда я окончил Литературный институт  и начал работать в издательстве «Таврия», крымское ведомство 4-го главка Минздрава СССР решило снести знаменитый дом Ришелье в Гурзуфе, где Пушкин прожил «счастливейшие минуты жизни». Предложение исключить дом из списка памятников культуры обосновывалось тем, что он, в результате размещения там хозяевами водолечебницы, теперь «угрожает жизни людей», что подкреплялось «исторической» справкой насчет того, что «память о Пушкине в Гурзуфе не сохранилась». Этот вырванный из контекста вывод известного ученого А. Бертье-Делагарда в книге «Память о Пушкине в Гурзуфе» стал поводом посеять сомнение, а жил ли тут Пушкин вообще. 

Так перестройка пришла в Крым в пушкиноведческом измерении. В уникальный и вряд ли когда-либо повторимый момент словесного цунами второй половины 1980-х годов инициированная автором этих строк газетная компания на данную тему, поддержанная собратьями по перу и видными деятелями культуры, сыграла, в конечном счете, созидательную роль. В итоге хозяевам дома не только пришлось отказаться от планов сноса, но за свой счет отреставрировать его и даже открыть там новый Музей Пушкина. Началась дискуссия, каким быть этому музею. Так по ходу дела пришлось переквалифицироваться в культуролога, подкрепляя филологические исследования архитектуроведческими (ведь это первое на южном берегу Крыма сооружение европейского типа стало опытом органичного синтеза классицизма и местных традиций). Тут как раз подоспели публикации В. Топорова о Петербургском тексте, где, в частности, отмечалось значимость архитектурной вертикали для пушкинского поэтического взгляда. Стало очевидным сходство воздействия архитектурных петербургских и природных, с культурными вкраплениями, крымских вертикалей, что я попытался изложить на Первых крымских пушкинских чтениях в новом крымском музее Пушкина (1989). 

Механизм становления локального текста подчинен схеме «вызов – ответ». В каждом из этих текстов  возникает внутреннее напряжение между внешним (классическим, «столичным») взглядом  и внутренним, «местным» ответом. Пространственная контекстуальность Петербурга стала выражением исторического предопределения. Город возник как «ось времени», относительно которой формируется в качестве «композиционного целого» полутысячелетний период отечественной истории с его проекцией в будущее. Закладка Новой столицы происходила «перед лицом всей Европы» и имела форму «исторического ответа». 

Крымский текст генетически является южным полюсом Петербургского. Ответом  на   имперский романтический («туристический», по определению М. А. Волошина)  миф Тавриды стал «внутренний» миф Киммерии[2], который, впрочем, А. А. Ахматовой тоже казался неуместным «вызовом», почему она полемически идентифицировала себя в своем крымском измерении как «последняя херсонидка» [3].  

Схема «вызова-и-ответа» просматривается и в ходе концептуализации других локальных текстов. Ответом на поверхностно-идеологическое  рассмотрение Сибири  представителями русской классической литературы, позволившее, в частности, Льву Толстому стать «толстовцем», было литературное и общественное движение «областничества». Урал – тоже место поиска  общей, но «геологически» обоснованной истины. В  конечном счете, самой концепцией петербургского текста москвич В.Н. Топоров бросил методологический вызов не только питерским филологам, задающимся сейчас ревнивым вопросом «Существует ли петербургский текст?», но и самой России – и та ответила ему текстуальной революцией гуманитарного знания – учреждение разнообразных локальных «текстов культуры» разного уровня и масштаба. 

Очень интересный, на мой взгляд, поворот, отталкиваясь от моих работ[4], совершила крымский филолог Е. Беспалова. По ее мнению, в творчестве Набокова, именно кримський миф вызвал появление петербургского мифа в дальнейшем  его творчестве (а не на оборот, как у его предшественников)[5]. Знаменательно крымским оказался 2006 год, тогда состоялось сразу два международных научных мероприятия, в той или иной мере посвященных крымскому тексту – конференция «Крымский текст в русской культуре» в Петербурге, на которую приехали представители университета Сорбонна из Парижа, и Международная Летняя школа в Крыму, задавшаяся вопросом «Существует ли Крымский текст?», с участием Института Лотмана при Бохумском университете (Германия). Поскольку эти мероприятия находились в состоянии некоторой полемичности друг к другу, я в шутку позволил себе назвать такое «противостояние» – не за саму территорию, а за концепцию, Первой мировой Крымской семантической войной[6]. Правда, в эту «войну» вполне всерьёз вмешался некий Принцип… 

Крым, помимо прочего, издавна был пространством литературных мистификаций. Достаточно вспомнить легенду об «утаённой любви» Пушкина или образ поэтессы Черубины де Габриак (в который была укутана реальная Е. Дмитриева), спровоцировавшей дуэль Волошина и Гумилёва. В один прекрасный момент и мне пришлось отвечать за Волошина – почти так же, как ему за Черубину. 

Принцип, став остепененным филологом, стал совершать вероломные нападения на своих знакомых и партнёров по издательским проектам, стараясь замкнуть все семантические войны мира на себя. В ответ на угрозы лишения меня под санкционистский шумок шенгенской визы я отослал без каких-либо комментариев стихотворение Волошина «Неопалимая купина». Кто бы мог подумать, но ни новоиспеченный доктор, ни его опытный патрон решили, что я являюсь автором этого послания! На его основании был состряпан пасквиль вполне в духе Геккерна/Дантеса о характере конвертации моей авторской «сущности». Подлинное авторство этого клеветнического послания в издательство «Алетейя», отправленное с адреса: rane.guerra@mail.ru, может, вероятно, установить только Интерпол. Но в любом случае, представляется, эта неожиданно «удавшаяся» мистификация достойна войти в Книгу рекордов Гиннеса. 

Итак, Крымский текст охватывает многообразие текстов в традиционном понимании, включая тексты разнообразных «замеров». И это наглядно демонстрирует важность и даже политическое значение чтения текстов культуры в их целостности и способности не только реагировать, но и предвосхищать.


[1] Топоров  В.Н.  Петербургский текст.  М., 2009. С. 211.

[2] Волошин М. А. Коктебельские берега. Симферополь, 1990. С. 217.

[3] Найман А. Г. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 2009. С. 240.

[4] Люсый А.П. Крымский текст в русской литературе. СПб., 2003. Люсый А.П. наследие Крыма: геософия, текстуальность, идентичность. М., 2007.

[5] Беспалова Е.К. Крымский макромиф в жизни и творчестве В.В. Набокова: дисс… канд. филол. наук. Симферополь, 2006.

[6] Люсый А.П. Поэтика предвосхищения: Россия сквозь призму литературы, литература сквозь призму культурологии. М., 2011. С. 237-243; Люсый А.П. Новейший Аввакум: Текстуальная революция в России в свете Первой мировой Крымской семантической войны. Саарбрюкен, 2012.

Автор: Александр Люсый

Культуролог, краевед, журналист, публицист, литературный критик, автор концепции крымского текста в русской литературе