Эту заметку я хотел написать уже довольно давно, написал же в итоге в 2011 году, к пятидесятилетию Полета. Тогда она не пошла дальше моего личного блога. В году 2015, когда День Космонавтики совпал с Пасхой, я решил вернуться к ней, дополнить, переосмыслить, углубить. Результат – у вас перед глазами.
Мои мысли устремлены в то время, одним из главных символов которого стало лаконичное “Поехали!” простого русского парня из смоленской деревни Клушино. А время это было во многом удивительным и замечательным. Пассионарный пик СССР, расцвет зрелости и мудрости поколения победителей войны – и молодости, задора, энтузиазма и оптимизма их детей. Время, когда, с одной стороны, после сталинской религиозной «оттепели» усилились и вульгаризировались нападки на Церковь, с другой – на щит были вознесены пусть секуляризированные, но сутью своей христианские ценности: доброта, отзывчивость, альтруизм, попечение о ближнем своем, честность, не только социальное, но и духовное благоденствие человека. Недаром появившийся как раз в 1961 году “Моральный кодекс строителя коммунизма” был, по признанию его авторов, переиначенной и адаптированной версией Декалога в сочетании с заповедями Иисуса.
Символично даже, что со времени окончания гражданской войны тогда минуло сорок лет – именно столько Моисей водил свой народ по пустыне. Кстати, о символизме – 1961 год это единственный год в ХХ веке и один из очень немногих в нашей эре вообще, который будет выглядеть так же, если его написать на бумаге и перевернуть «вверх ногами». Даже не знаю, как это сформулировать на грани точных наук и философии… Бесконечность? Нет, бесконечность обозначается опрокинутой на бок восьмеркой, а восьмерок здесь нет. Абсолют? В любом случае, что-то очень глубоко и неспроста трансцендентное в данной дате присутствует.
Это время – вершина гуманизма, но не в нынешнем, а в изначальном, тоже, конечно, спорном и далеко не однозначном прочтении. Тот гуманизм, еще именуемый возрожденческим и прометеистическим, стремился вознести человека к небесам, нынешний, леволиберальный, розовый и сладковато-гнилостный, девизом которого вполне можно сделать слова финской деятельницы искусства Леа Клемолы «Красивый человек на сцене – это фашизм», хочет прижать к самой земле и вдавить в нее.
В красноармейской песне – тоже, кстати, по духу вполне прометеистической – времен Гражданской пелось:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.
Позже появился анекдот, мол, пришли ходоки в Кремль и просят показать им хотя бы краешком и на секундочку загадочное Это, в борьбе за которое надо приносить столь ощутимые жертвы. 12 апреля 1961 года – показали. Страна узнала Его.
Безусловно, среди многочисленных требований, предъявлявшихся при отборе членов первого отряда космонавтов, присутствовали и коммуникабельность, и общая “приятность физиономии”, и какая-то душевная открытость, но, учитывая крайнюю рискованность мероприятия и то, что даже итоговый “номер один” (чьё имя не было известно до последнего момента) имел, мягко говоря, совсем не стопроцентные шансы попасть на экраны телевизоров и полосы газет – эти параметры все же не входили в число основных. Тем более удивительным кажется сейчас это попадание даже не в “яблочко”, а в “миллиметрик”, “микрончик”… Настолько поразительным, что лишь по простой человеческой воле и прихоти таких попаданий, пожалуй, и не бывает. Вот так я и подошел к главной мысли статьи.
А краеугольным камнем для понимания данной мысли является, пожалуй, песня «Нежность». У этой по-хорошему загадочной песни не менее загадочная история. Увидевшая свет в 1965 году, она была посвящена первым космонавтам, особенно, конечно, Гагарину и создана под влиянием эмоций от общения с ними. И сам цикл «Обнимая небо», в который вошла «Нежность», посвящен советским летчикам. При этом «Нежность» единственная из песен цикла, имеющая в тексте персонификацию, отсылку к конкретному человеку. Но не к Гагарину, который вроде как в подтексте. Не к Чкалову или Маресьеву. Вообще не к советскому летчику, что, кстати, насторожило чиновников. Упомянут был почему-то француз Антуан де Сент-Экзюпери. Почему? Я не буду в стиле охотников за сенсациями срывать покровы с глубинной мотивации авторов, к тому же в данном случае она, возможно, не до конца понятна им самим. Тем не менее, поразмыслить мне никто не запретит. Чкалов и Маресьев – это очень человеческое, по-хорошему витальное. В чем-то даже сверхчеловеческое, то самое прометеистическое. Но «сверх» от «человеческого» здесь не отделить. Экзюпери немного другой случай, и творчеством, и жизнью своей, и ее окончанием. Он пропал над морем, причем очень долго казалось, что бесследно, лишь сравнительно недавно нашли его браслет, а затем и обломки самолета. Но не тело.
Мироносицы, явившись на рассвете, и гроб пустым увидев, Апостолам возглашали…
В творчестве Сент-Экзюпери сильны религиозные, христианские мотивы. Его роман «Цитадель» вызывает у критиков и литературоведов споры о том, больше в нем ветхозаветных или новозаветных ноток. Массовый читатель от этих споров далек. Зато одну цитату из французского писателя-авиатора он знает точно: «Мы в ответе за тех, кого приручили». По-моему, более ясный пересказ крестной жертвы Спасителя за грехи всего человечества сложно вообразить.
Подумав об этом, уже несколько иначе воспринимаешь слова песни:
Опустела без тебя земля…
Как мне несколько часов прожить?
Так же падает в садах листва,
И куда-то все спешат такси…
Только пусто на земле
Одной, без тебя,
А ты…ты летишь.
Они кажутся совершенно прозрачной репликой на Воскресение:
Распя?таго же за ны при Понти?йстем Пила?те, и страда?вша и погребе?на.
И воскре?сшаго в тре?тий день по Писа?нием.
И возше?дшаго на небеса?
Вот так, через призму треугольника из трех человек, один из которых с приставкой Бого-, понятнее становится образ Гагарина в советской культуре и глазах советских людей. Образ первого и, наверное, единственного в истории СССР человека, по-настоящему ставшего вровень с Создателем. Миллионы людей искренне и самоотреченно любили Ленина и Сталина, затем снова только Ленина – но немногим реже, особенно в последние десятилетия, любили их вынужденно, “из-под палки”. Гагарина любить “по нужде” было невозможно – только от всей души. И преклонение перед этим парнем, казавшимся воплощением всего самого чистого и светлого, что может быть в человеке, отнюдь не замыкалось в границах Советского Союза – точно такая же любовь охватила весь мир. Недаром даже английская королева после обеда в его честь нарушила существующие нормы этикета и попросила о совместной неформальной фотографии на память, мотивировав это словами: “Он не простой человек, а небесный – значит, я ничего не нарушаю”.
И даже специальная антирелигиозная кампания, запущенная по горячим следам полета Гагарина, с кульминацией в виде поговорки “Гагарин в космос летал – Бога не видал” (в хакасской версии, по словам моего приятеля из Абакана, это звучит как “Хан Tигiрзер Гагарин учуххан – Хан Тигiрде Худайны ол кербёен”), несла в себе – скорее всего, без всякого помысла её авторов – куда более глубокий смысл. Ведь для того, чтобы опровергнуть существование Бога, нужен опять-таки не простой человек, а кто-то, имеющий как минимум сравнимый с ним онтологический авторитет. И Гагарин такой авторитет имел, имел, по моему глубокому убеждению, не без молчаливого согласия, а то и покровительства той силы, существование которой согласно поговорке отрицал. Сам Юрий Алексеевич, и это дополнительный штрих к картине, атеистом не был: крестный отец своей племянницы, крестил дочерей (старшую – точно), с трибуны пленума ЦК ВЛКСМ говорил о наплевательском отношении к памятникам истории и культуры, приводя в пример снос храма Христа-Спасителя; на одном из кремлевских приемов мать космонавта, Анна Тимофеевна, попросила благословения патриарха Алексия I, вызвав замешательство руководителей партии и правительства.
И ушел Гагарин в конце марта 1968 года, будто поминутно сверяясь с часами истории и песней «Нежность», посвященной ему, но привязанной к другому человеку с аналогичным финалом биографии. (И вновь – как здесь можно говорить о совпадении?) Всего через месяц на родине Сент-Экзюпери, во Франции, начались массовые студенческие беспорядки. В тот год они прокатились по многим странам Запада, особо зацепив Италию, ФРГ и США, но французские волнения были наиболее массовыми и заметными, эдакой обложкой общего бурления. Лозунги у бунтовщиков были радикально нонконформистскими и революционными, вроде «Будь реалистом – требуй невозможного» и «Запрещается запрещать». Как стало ясно много позже, кое-что запрещать все-таки можно. Сущие пустяки – христианскую основу европейской цивилизации, ценностные ориентиры, крамольную мысль, что постмодернизм, взявший низкий старт как раз тогда, все же неправ, а Истина все-таки есть. Круша пришедший в глубокий упадок буржуазно-капиталистический строй, молодежь широким жестом вместе с водой выплеснула и Младенца. Пьер Паоло Пазолини, сам отнюдь не отягощенный чрезмерной моральностью (чего стоят только «120 дней Содома»), словно почувствовал скрытый смысл новых веяний. Он написал стихотворение «Компартия – молодежи», в котором, обращаясь к событиям на итальянском фронте западного бунташества, заявил, что в противостоянии карабинеров и студентов занимает сторону карабинеров, ибо они, а не зажравшиеся сопляки из богатых семей – настоящие дети народа. Не за серую скучную парламентскую демократию, понятное дело, заступался Пазолини. За нечто много более масштабное. Его не услышали и не поняли, в результате повзрослевшие и посолидневшие бунтовщики, все эти глюксманы, кон-бендиты и йошки фишеры, теперь бомбят Косово и Ливию, аплодируют Майдану, вычеркивают христианство из европейской конституции, насаждают гей-браки и многочисленными другими способами ювенальничают и же сви шарлят.
Увы, но наша страна, столь вроде отличная в то время от Запада, почти одновременно пошла очень схожим путем. На Западе молодежь под идеалистическими с виду лозунгами намеревалась ниспровергнуть мир колбасы, у нас идеализм постепенно ниспровергли ради все той же колбасы и джинсов. Результаты оказались примерно одинаковы. В 1978 года герой Владимира Басова в замечательном фильме «Расписание на послезавтра» с тоской говорил: «Я вам верю. Вы добрый. Вы заметили, это сейчас не в моде. Говорят: интеллигентный, деловой, даже предприимчивый. Но никогда добрый». Прошло еще какое-то, совсем непродолжительное по историческим меркам время, и процесс пришел к закономерному итогу. Теперь мы с Западом, при всех экономических и геополитических противоречиях, сидим в одной глобализированной духовной западне, и не слишком важно, кто попал туда первым, а кого заманили компании ради. А в обслуживающем персонале западни есть место и деловитым людям, и псевдорадикальным бунтарям, работа разная и ее много, хватает на всех. Пляшущие в храме оторвы в балаклавах на не слишком заполненных мозгами головах, и европейский клерк, с ленивым любопытством смотрящий репортаж об этом на мягком диванчике под пивко, суть звенья одной цепи.
В этом мире, конечно, Гагарину места быть не могло. Он, этот мир, Гагарина просто не заслуживал. Словосочетание «предсказания Ванги» уже давно не может вызвать ничего, кроме ухмылок разного калибра, но сказанное ей о космонавте №1 («Гагарин не погиб, его забрали») по описанным выше причинам все же заслуживает внимания. А нам, верующим и не слишком, лишь остаётся надеяться, что и наша эпоха рано или поздно будет ознаменована появлением живого символа небессмысленности человеческого бытия. Если, конечно, мы такое появление заслужим. В надежде, что все-таки заслужим, хочу завершить свой монолог в этот светлый день словами:
Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!
Поехали!
