Чем Россия в интеллектуальном плане может быть полезна Китаю? Как и сто, и двести, и триста лет назад, она продолжает черпать вдохновение в Европе. Гуманитарные теории, объясняющие мир, по-прежнему появляются сначала в лабораториях западных университетов, и только потом, с опозданием, попадают на полки московских и петербургских книжных магазинов. Оригинальная российская школа философии, известная и уважаемая во всем мире, пока не появилась, хотя необходимая инфраструктура создана довольно давно и уже было предпринято несколько попыток, которые, пожалуй, имели бы шансы на успех, если б не стечение обстоятельств. Нет российского философа, чьи идеи были бы широко известны за пределами страны, и чьи книги регулярно переводились бы на иностранные языки. Есть, правда, мощная литературная школа, но это из области искусства. Когда мы говорим о мысли, которая есть философия, а не о чувстве, которое есть искусство, нам до сих пор нечего сказать на русском языке. Китай сейчас активно заимствует из того же источника, что и мы, и с каждым годом объём заимствований растёт. С этой точки зрения Россия ему не нужна: зачем брать идеи из вторых рук, когда можно взять из первых? Тем более что европейцы, как люди рыночные, лишенные снобизма, сами активно предлагаю ознакомиться со своими работами и рады, когда потенциальные клиенты обращают на них внимание – и рады втройне, когда те готовы платить. Если бы у нас в козырях было бы нечто действительно важное и масштабное, какая-нибудь своя идея, как например, аналитическая философия, признанная в мире – тогда да, конечно. Грех было бы не воспользоваться текущим улучшением отношений и не взять на вооружение, аккуратно скопировав. Да уже бы и скопировали. Приехали бы студенты из Пекина, записались бы на кафедру, где эта идея цветёт пышнее всего, выучились бы. В том-то и дело, что ничего, или, скажем мягче, почти ничего у нас нет. Русская философия оглядывается назад и мнётся на пороге: вроде бы уже готова сделать шаг и явить миру свежую мысль, да вечно что-то не получается и никто не может взять в толк, что именно. Факультеты есть, студентов тысячи, есть даже целый институт, один из старейших в стране, а результата в виде не заимствованной повестки, интересной хоть кому-нибудь, кроме узкой прослойки специалистов, которые просто не могут ею не интересоваться в силу профессиональных обязательств, нет. К примеру, взять российское левое движение – казалось бы, после семидесяти лет марксизма, должно было породить нечто своё, но нет – живёт от перевода к переводу, как во времена Белинского. Пока удаётся лишь одно – старательно выучить и старательно воспроизвести согласно тому самому принципу, по которому был построен Санкт-Петербург – квинтэссенция европейскости без тени российства. При таком положении дел лучше уж сразу переводить книгу с немецкого на китайский, чем ждать, когда её с ошибками переведут на русский, чтобы потом, добавив ошибок и неясностей, перевести на китайский. С другой стороны, текущее положение дел в России чрезвычайно интересно и для стороннего наблюдателя, и для внутреннего. Россия, взятая сама по себе, и уж тем более Китай – во всех отношениях своеобычны и уникальны, но ровно до того момента, когда принимают решения об ускоренной модернизации. Здесь им приходится (уже пришлось), во многом отказаться от собственного прошлого и насильно уподобить себя другой культуре. Россия, начиная с воцарения Петра Великого, и Китай с декабря 1978-го года, когда Дэн Сяопин объявил о начале радикальных реформ, заняты, в общем, одним и тем же: они модернизируют свои общества, желая сделать их богаче, сильнее, успешней. И стартовали они, если чудовищно огрубить и закрыть глаза на ряд важных деталей, примерно с одинаковых позиций. Допетровская Московия по уровню экономического развития не равна маоистскому Китаю – это понятно. Московия была архаичней. И, тем не менее, сложность задачи можно считать сопоставимой. А раз так, то история общественного сознания в России, история того, как тяжело, со скрипом и скрежетом, россияне усваивали европейский стиль мышления, европейский быт, должна быть чрезвычайно интересна для китайских исследователей. Ведь у них сейчас разворачиваются примерно сходные процессы. Какова будет реакция самого обычного китайского студента, приехавшего учиться из глухой провинции, живущей в условиях старины, на идеи Чарльза Дарвина? На идеи Ницше? Как посмотрит он на мир после того, как ознакомится с работами Фрейда? В России, как мы помним из истории отечественной философии и литературы, знакомство с творчеством известных тогда мыслителей вызвало к жизни целый ряд идейных течений, превратившихся сначала в общественные, а потом и в политические движения. Знаменитые нигилисты Тургенева, русские мальчики Достоевского, очарованные странники Лескова – все они, и ещё сотни других типажей, менее известных широкой публике, были рождены европейскими идеями, по мере того как российского общество пыталось их приспособить для внутреннего пользования. Или, более интересный пример – как поведёт себя человек, выросший на марксистских идеях, когда рядом с ними появятся альтернативная точка зрения? Речь идёт не о привычной оппозиции «правоелевое», а, скорее, о «религиозноесекулярное». Будет ли массовый откат назад, к некоторому новому-старому культу, и если да, в какие формы, включая крайности и перекосы, этот откат воплотится? Российский интеллектуальный ландшафт последние тридцать лет переполнен этими сюжетами. За минувшие двадцать пять лет мы видели множество обращений и сегодня православие – значимая сила. При желании, эти обращения легко собрать, каталогизировать, сделать удобными для сравнения. И надо понимать, что Китай невероятно, фантастически огромен. Наверняка в нём параллельно проходят оба процесса: движение сознания от деревенской аграрной архаики в мир современного города, и движение от идей марксизма в сторону или религиозности, с частичным возвратом назад, к деревенскому прошлому, или к прогрессивному оптимизму, с сочувствием идеям всеобщего реформирования. Сходный опыт есть у азиатских соседей Китая и он, по понятным причинам будет ему ближе, чем опыт российский или, например, опыт турецкий, или опыт стран латинской культуры. Однако Россия – и это её главный козырь – поспевает за Европой полных три столетия. Её палитра многократно шире, чем у любой другой страны. Были времена, когда вестернизация проходила гладко и её плоды поспевали вовремя. Были и провалы. К тому же все эти события происходили в историческую эпоху, когда важные события и фиксировались, как следует, и осмыслялись достойно. Например, увлечение московской дворянской молодёжи гегельянством отражено в нескольких десятках источников, и все возможные ходы из него тщательно описаны. Гегельянство, как мы понимаем, и сейчас, в двадцать первом веке, никуда не делось и китайская молодёжь рано или поздно столкнётся с ним в лоб. И что будет? Стоит ли нам ждать китайского Герцена, китайского Бакунина, китайского Кожева? Какие кружки родятся вокруг его интерпретаций? За прошедшее время медиа изменились до неузнаваемости, но человек остался таким же, без всяких усовершенствований. Следовательно, гегельянство будет переживаться в уже известных границах, а что вместо многостраничных писем, написанных гусиным пером, останется переписка в социальной сети – не так уж и важно. Есть и другая сторона – понимание Россией своего прошлого. Китай идёт в Европу тридцать лет, а Россия – триста. Это значит, что изучая изменения представлений китайского общества о том, как устроен мир, отслеживая траектории развития китайских интеллектуалов, вышедших из отдаленных районов, мы получаем возможность до некоторой степени заглянуть в своё прошлое. Как жили первые поколения после смерти Петра? Как они мерили своё с чужим, проникающим в быт? Совпадения обязательно должны быть, поскольку и китаец, и россиянин учатся у одних учителей, и пока не сравнялись с ними по всем статьям, в том числе и по материальному богатству, мало будут заботиться о сохранении своей особости. В каком-то смысле это особость опасна, поскольку она тесно связана со слабостью, прежде всего политической. Этот обмен опытами модернизации будет полезен обеим странам. Китай сможет избежать ошибок, сделанных русскими, а мы в свою очередь, наблюдая, как китайцы вживаются в новые для них условия, сможем увидеть своё прошлое как бы со стороны и понять его полнее.
