«Русское экономическое чудо: как добиться процветания России» – так называлось мероприятие 29 июня 2016 года, организованное дискуссионным клубом «Достоевский» и движением «Русское гражданское общество». В качестве основного в программе был заявлен вопрос о том, какая экономическая программа лучше подходит России. Благо, что за последнее время таких программ было сформулировано несколько, и они достаточно легко персонифицируются в лице Сергея Глазьева, Алексея Кудрина и Бориса Титова с Яковом Миркиным.
Главными приглашенными «спикерами» данного мероприятия выступали создатель Московского экономического форума, председатель Федерального Совета ВПП «Партия дела», предприниматель Константин Бабкин, экономист из Института экономики переходного периода имени Егора Гайдара Сергей Жаворонков и известный своими эпатажными высказываниями фермер, в данный момент – директор фермерского хозяйства «Галкинское» Свердловской области Василий Мельниченко.
Набор озвученных «спикерами» предложений по улучшению экономики и список претензий к власти не показался мне чем-то особенно уникальным. Однако каждый из выступавших сам по себе и все втроем производили сильное впечатление. Не потому, что они открыли аудитории какой-то новый рецепт «экономического чуда», а потому, что двое из них – Константин Бабкин и Василий Мельниченко – и есть, по сути, то «русское экономическое чудо», пути к которому старался найти ведущий мероприятия Алексей Живов: люди, на деле, а не на словах борющиеся за свои интересы, а заодно – и с общим неустройством нашей жизни.
Что касается Сергея Жаворонкова, то и он производил не меньшее впечатление, но по другой причине – в силу своей непоколебимой уверенности в правильности ельцинско-гайдаровского экономического курса, – убеждение, которое, как сказал выступавший, он готов отстаивать «самыми радикальными методами».
Кроме того, выступавшие, – вероятно, сами того не подозревая (и вряд ли это предполагалось заранее организаторами), – продемонстрировали живучесть марксистского постулата о классовых интересах, определяющих взгляды людей и разделяющих их на противостоящие друг другу группы.
Константин Бабкин, отстаивая интересы класса предпринимателей, говорил о высокотехнологичной индустриализации, в которой очевидным образом заинтересован бизнес – средний и крупный.
Экономист Сергей Жаворонков рассуждал о банках, эмиссии и нехватке иностранных инвестиций.
А Василий Мельниченко – о вымирающей деревне.
Причем по мере развития дискуссии у меня всё усиливалось впечатление, что столь явно выражаемые выступавшими «классовые интересы» задают для них какие-то разные, практически параллельные по отношению друг к другу реальности, мало или вообще никак не соприкасающиеся друг с другом.
Такое ощущение часто возникает у меня (да, думаю, не только у меня) при общении с людьми различных взглядов, однако чуть ли не впервые мне приходилось слушать людей, «дискурс» которых столь явно определялся их социальной позицией. И именно эта, «классовая» предопределенность их взглядов наталкивала на мысль, что их особость и инаковость – серьезное препятствие для достижения консенсуса в обществе в вопросе о том, что же такое «русское экономическое чудо»: страна развитого фермерства, крупных высокотехнологичных производств или свободного, открытого для всего мира рынка.
Бабкин охарактеризовал текущий политический курс в экономике как либеральный, главным недостатком которого является сырьевой характер экономики и отсутствие поддержки реального бизнеса, даже в обрабатывающей промышленности, которая – при должной поддержке – может стать настоящим локомотивом экономики и дать рост в 25 – 40%.
Жаворонков, напротив, определил экономическую политику последних 10 лет как левацко-дирижистскую, и именно это, по его мнению, является главной причиной экономического кризиса – наряду с отсутствием иностранных инвестиций, для возвращения которых в Россию всего лишь необходимо «вывести российские войска из ДНР и ЛНР».
Последнее не приведет ни к какой «кровавой резне»: выступавший был недавно в Киеве и Херсоне, там «всё спокойно». Жаворонков, очевидно, пытался убедить слушателей, что они должны быть благодарны 1990-м годам. В первую очередь, за преодоление хронического товарного дефицита – «я помню, как дед приносил в подарок на Новый год шпроты», поэтому «спасибо экономическому блоку правительства, что у нас нет очередей за туалетной бумагой и колбасой». Кроме того, сложно обвинить персонально Ельцина в олигархизации экономики, ведь сам «Ельцин и его семья не имели в собственности не только ни одного крупного предприятия, но даже ларька».
Мельниченко, в свою очередь, назвал 1990-е годы временем предательства «нашей Родины – СССР». Для него, судя по всему, нет большой разницы между 1990-ми, 2000 – ми и 2010-ми годами – ведь всю последнюю четверть века, по его словам, происходило обнищание села и вымирание деревни, причем не само по себе, а в результате целенаправленной государственной политики. И хотя это заявление, в общем-то, сложно назвать справедливым в отношении всего сельского хозяйства всего постперестроечного времени, аудитория слушала Мельниченко гораздо более благосклонно, чем Жаворонкова, в которого, казалось, вот-вот полетят тухлые помидоры.
Вторая часть вечера состояла из вопросов и комментариев приглашенных экспертов и зрителей. Как ни странно, ни один из выступавших не попробовал обобщить сказанное «спикерами» в первой части. Более того, разговор становился всё более дробным, каждый говорил о чем-то своем и сложить из этого общую картину оказалось, по сути, невозможным.
Нужно пересмотреть итоги приватизации (Павел Святенков).
Пересмотр итогов приватизации вызовет гражданскую войну (Алексей Живов).
Следует запретить оффшоры (комментарий из зала).
Запрет оффшоров невозможен (Алексей Живов).
Эмиссия – не такой страшный инструмент, каким его пытаются представить «кудрианцы», а главная проблема сегодня – это фаворитизм либерал-монетаристов (Михаил Ремизов).
Учитывая, что Центральный Банк уже выпустил 3 трлн рублей, то нет никакой проблемы напечатать еще 1,5 трлн – как предлагает Титов, если при этом быть уверенным, что напечатанные деньги достанутся Бабкину, а не Ротенбергу или Тимченко (Сергей Жаворонков).
Можно было бы продолжить перечисление озвученных предложений и размышлений, но, главное, на мой взгляд, заключалось не в том, что было сказано, а в некой фигуре умолчания, разделяемой всеми, принимавшими участие в дискуссии.
А именно – как добиться реализации предлагаемых мер?
В общем-то, не важно каких – каждый говорил о разных мерах, но никто даже не попробовал сформулировать «пошаговую инструкцию» для их воплощения в жизнь. Словно сговорившись, выступавшие один за другим, с большей или меньшей степенью откровенности и категоричности, произносили как мантру следующую мысль – при нынешней политической элите никакие из озвученных рецептов реализованы быть не могут.
В анонсе видео мероприятия, выложенном позднее в интернете, этот тезис был сформулирован вполне открыто: «Возможна ли разумная промышленная политика при безумном правительстве?».
Нельзя сказать, что упреки по адресу политической элиты беспочвенны. Действительно, очень многое в проведении модернизации в России зависит от руководства страны.
Однако контекст, в котором звучали сами упреки, создавал стойкое впечатление – они произносятся во многом потому, что позволяют обходить острые и неудобные вопросы тем, кто пытается от имени «общества» заявить о необходимости модернизации.
Прежде всего, тезис о том, что в современной России невозможна «экономика развития», пока у власти находятся те, кто находится, дает возможность игнорировать не очень приятный вопрос. А именно – вопрос о том, каких политических усилий должны потребовать меры, которые сыпались из экспертов как из рога изобилия. Судя по всему, ответы на этот вопрос даже у пришедших на это мероприятие заметно бы отличались друг от друга.
Да, в истории России именно элита всегда начинала и проводила модернизации. И при любом современном разговоре о модернизации, претендующем на статус серьезного разговора, а не «бесед на кухне», невозможно не учитывать властный опыт модернизации страны последних трех веков. Причем немаловажно понимать, что этот опыт очень разный, и каждая история модернизации в России – крайне неоднозначна.
Так, модернизации проводились как при наличии элитного консенсуса, пусть неустойчивого и недолговременного (Великие реформы Александра II), так и при его отсутствии (Петр I, И.В. Сталин). При Александре II политическая элита на непродолжительное время смогла договориться о том, какие базовые ценности и принципы должны быть положены в основу модернизации и развития России. Однако этой договоренности, по большому счету, не хватило даже на первое десятилетие после проведенных реформ, а в дальнейшем споры о том, насколько правильно в начале 1860-х годов был выбран путь развития России, погрузили политическую элиту страны в столь глубокий ценностный кризис, что элита так и не смогла из этого кризиса выбраться.
Была попытка провести модернизацию и в условиях мягкого (если не сказать – безвольного) политического режима и отсутствия даже минимального элитного консенсуса. Эта модернизация получила название Столыпинской, и, видимо, не случайно историки спорят о том, можно ли считать его реформы, во-первых, модернизацией, а, во-вторых, модернизацией успешной.
Понятно, чем в этом смысле от александровской и столыпинской отличались петровская и сталинская модернизации. Они проводились вопреки настроениям и мнению значительной части элиты, а методы их проведения до сих пор вызывают острые споры и сомнения в том, насколько полученные (действительно – впечатляющие) результаты оправдывают понесенные издержки. Причем текущее состояние споров о сталинской модернизации таково, что угрожает расколоть наше и так не очень ценностно единое общество по еще одному принципиальному пункту.
Допустимо ли повторение модернизации страны сталинскими методами?
И может ли в России (не в Чили, не в Южной Корее, не в Сингапуре, а именно в России с ее ценностной фрагментированностью, сильным региональным сознанием элит, далекими от благополучия межнациональными отношениями и массой других особенностей) состояться успешная модернизация, без скатывания в жесточайшую диктатуру?
И чем сильнее и острее звучали претензии выступавших на мероприятии даже не к текущему экономическому курсу, а к нынешней власти как таковой, тем сильнее было ощущение, что предлагаемые изменения возможны только посредством очень жесткой политической воли. За всеми словами о модернизации, деолигархизации, деоффшоризации упорно маячил призрак сталинизма. Однако для меня осталось загадкой – видят ли сами выступавшие этот призрак? И если да – то как долго и насколько упорно они собираются его прятать?
И, к сожалению, это не случайный эпизод в современных дискуссиях об экономике. Любовь к абстрактным обобщениям и нелюбовь к разработке конкретных частных программ – весьма характерная черта всего общественного движения России с самого момента его зарождения, уходящая корнями в 1820 – 1840-е годы. А в начале ХХ века активные общественные силы настолько жаждали изменения политического режима, что в буквальном смысле слова не могли заниматься реальной практической работой.
Союзы врачей и учителей, съезды ветеринаров, инженеров, агрономов, статистиков – все, как один, рассуждали только о непригодности власти и требовали – с разной степенью радикальности – ее смены. Как писали с долей сарказма в Департаменте полиции, «врачи сегодня не могут лечить без конституции». Однако проработка общественностью, влившейся после 1905 года в различные партии, собственных программ не на уровне лозунгов, а на уровне механизмов реализации своих же требований (условно говоря – пошаговая инструкция на тему «Что мы будем делать со страной, когда придем к власти»), оказалась такова, что оппозиционным силам хватило чуть более полугода, чтобы развалить страну, когда в результате Февральской революции их видные представители пришли к власти.
При сохранении такого подхода разговоры о модернизации страны грозят превратиться, с одной стороны, в праздную болтовню экспертократии, а с другой стороны – в беспредметное ожидание «русского экономического чуда», ожидание, которое в исполнении общественных критиков Кудрина будет не слишком отличаться от ожидания «манны небесной» (потока иностранных инвестиций) в исполнении самого Кудрина.
Хотя, как представляется, наличие уже трех альтернативных программ экономической политики – программ, от обсуждения которых, несмотря на все усилия ведущего, присутствующие так легко смогли уклониться, означает, что вопрос глобальной модернизации страны все-таки стоит в политической повестке дня.
