РI: 13 марта 2017 года в фонде ИСЭПИ прошел круглый стол на и тему «Николай II: царь-модернизатор или царь-ретроград?». На нем был поставлен вопрос о том, могла ли программа экономических преобразований, осуществлявшаяся в период правления последнего русского царя, завершиться успехом и предотвратить политическую революцию, плавно перешедшую в 1917 году в революцию социальную. Выдвигались разные точки зрения на этот счет: некоторые участники полагали, что царь не смог возглавить процесс модернизации и пал жертвой подъема образованных классов, другие исходили из точки зрения, что монархия могла опираться только на патриархальные народные массы, и поэтому отчуждение от буржуазных кругов было неизбежно. Любопытно, как все эти дискуссии соотносятся с большой картиной модернизации, в частности, той, что была представлена в работах крупнейшего американского исторического социолога Баррингтона Мура, русский перевод основного труда которого представляет в своей короткой рецензии наш постоянный автор Рустем Вахитов.
Проблема в том, что русская ситуация кажется в некотором смысле патовой и, если следовать логике Мура, принципиально внеморальной.
Проще говоря, единственным путем либеральной модернизации в России, по Муру, был бы социальный геноцид крестьянства, осуществленный только не городским плебсом (как оно реально осуществилось), а капитализирующейся земельной аристократией. Поскольку по причинам, в первую очередь этического толка, этот путь для России был закрыт, оставалось, собственно, два пути – коммунизм или фашизм. Поэтому победа русского коммунизма была обусловлена вовсе не варварством русских, не какими-то их темными чертами, а именно моральным сознанием русской аристократии, табуировавшим для нее вариант изгнания крестьян с земель во имя собственной наживы.
Между тем, ничто не заставляет нас безоглядно следовать концепции Баррингтона Мура и не искать в истории и современности пути консервативной модернизации, которые могли бы исключить сценарии и капиталистического, и коммунистического ограбления сельского населения.
***
Баррингтон Мур-младший – крупнейший американский социолог ХХ века. Его главный труд о происхождении демократии и диктатуры ставят в один ряд с классическими работами по социологии – «Протестантской этикой и духом капитализма» Макса Вебера и «Самоубийством» Эмиля Дюркгейма.
Появившись в 1960-е годы, когда на Западе господствовали ранние теории модернизации, представлявшие историю как линейный процесс и видевшие в азиатских странах лишь отставшие общества, подобные доиндустриальной Европе, – эта книга Мура совершила мировоззренческий переворот. В ней провозглашалось, что либеральная модернизация, через которую прошли страны Европы и США, – это вовсе не «столбовая дорога в современный мир индустриального общества» (с. 151) и что «западная демократия – это всего лишь один из возможных результатов, который возникает из специфических исторических обстоятельств» (с. 151)[1].
Для философов культуры это не было откровением со времен Николая Данилевского и Освальда Шпенглера, но социологи в силу позитивистского бэкграунда этой науки гораздо дольше оставались в плену западоцентричных и примитивно-прогрессистских стереотипов. В этом смысле Мур был пионером, ибо он доказывал эти положения не теоретическими историософскими рассуждениями, а при помощи цифр экономической статистки. Можно сказать, что Мур предвосхитил следующую более сложную и культуро-ориентированную стадию западных теорий модернизации.
Тем не менее, в России Мур известен только узкому кругу специалистов; в «Социологическом словаре», конечно, статья о нем есть, но вот в русской Википедии вы тщетно будете искать упоминание о нем (а при всей сомнительности Википедии для большинства студентов она остается – добавим: к сожалению – главным источником знаний), хотя в англоязычной статья о нем, разумеется, есть. Главный труд Мура, вышедший в свет еще в 1966 году, появился на русском языке (перевод А. Глухова) лишь в наши дни, в 2016 году, благодаря усилиям издательского дома ВШЭ. Поэтому не лишним будет рецензию на русское издание книги Мура предварить рассказом о нем самом (тем более что русское издание не снабжено вступительной статьей, что, безусловно, главный его недостаток).
Баррингтон Мур-младший – сын Барингтона Мура-старшего, известного американского специалиста по лесоведению и экологии, президента Американского экологического общества и Американского общества лесоведов, редактора журналов «Экология» и «Лесное хозяйство», секретаря Совета национальных парков, лесов и дикой природы. По линии отца Мур был потомком Клемента Кларка Мура – американского поэта, автора детской поэмы «Визит Святого Николая», любимой в США до сих пор. В ней впервые подробно описывался Санта-Клаус, и она во многом определила американские традиции празднования Рождества.
Среди предков Мура также священник Бенджамин Мур – президент Королевского колледжа в Нью-Йорке, после объявления независимости США превратившегося в Колумбийский колледж, ныне – Колумбийский университет. Семья Барингтона Мура имела кроме английских французские и голландские корни и, как видим, принадлежала к своеобразной «нетитулованной аристократии» США.
Баррингтон Мур-младший родился 12 мая 1913 года в Вашингтоне. Он окончил колледж Святого Георгия, частную школу-интернат в Нью-Порте, а затем поступил в колледж Вильямса в Массачусетсе, где изучал античную историю и литературу. Колледж Вильямса был элитарным учебным заведением, где работали преподаватели университетов Лиги Плюща, так что уровень образования там был очень высоким. Уже тогда Мур заинтересовался и политическими науками, а именно проблемами неравенства, авторитаризма и бедности, которые будут занимать его всю жизнь.
После окончания колледжа Мур посвятил себя исследованиям социальной стратификации в Йеле, где защитил свою докторскую диссертацию в 1941 году. В годы Второй мировой войны Мур, как и многие другие американские ученые, работал на правительство, служа в качестве аналитика в офисе стратегической службы (OSS) при департаменте юстиции (как известно, после войны OSS был преобразован в Центральное разведывательное управление).
Но связь Мура с этим проообразом ЦРУ была коротким эпизодом его биографии; после 1945 года он преподает в Чикагском университете, а в 1948 начинает преподавать в Гарварде – университете, с которым затем связал свою дальнейшую судьбу (в 1951 году Мур присоединился к центру русских исследований при Гарвардском университете, где ему суждено было проработать до конца его творческой карьеры). Там он познакомился с Гербертом Маркузе, с которым они стали близкими друзьями, несмотря на существенную разницу во взглядах (Маркузе объединял коммунизм и фашизм под общим термином «военно-полицейский тоталитаризм», Мур же считал, что это совершенно разные версии нелиберальной модернизации).
Первые книги Мура были посвящены советской политике и террору в СССР. Они сделали его известным среди специалистов, но большого впечатления не произвели. Слава пришла к нему, когда он в 1966 году написал «Социальные истоки диктатуры и демократии». Муру было уже 53 года. Как говорилось, эта книга превратила его в классика западной социологии и оказала огромное влияние на науки об обществе («крайне важная книга» – так ее сразу же назвали в рецензии «Нью-Йорк Таймс»). Позднее я еще вернусь к этому его труду. Последующие книги – «Несправедливость: социальная основа повиновения и бунта», «Причины человеческой нищеты» – уже не пользовались такой популярностью и оценивались сообществом социологов гораздо сдержаннее; впрочем, следует отметить, что виной тому, возможно, было то обстоятельство, что Мур бесстрашно противостоял мейнстриму современной ему социологии – функционалистскому подходу.
Мур не боялся идти против интеллектуальной моды и в «мятежные 60-е»: когда студенты Гарварда были заражены радикальными левацкими идеями, он открыто упрекал их в том, что, говоря о свободе и равенстве, они на деле культивируют запреты и нетерпимость. Такое поведение еще больше укрепляло уважение к нему как преподавателю.
Мур продолжал писать книги и статьи, даже в очень преклонном возрасте. Судьба отвела ему долгий срок жизни – он умер в 2005 году, не дожив 8 лет до своего столетия.
Книга «Социальные истоки диктатуры и демократии» имеет подзаголовок: «Роль помещика и крестьянина в создании современного мира» («Lord and Peasant in the Making of the Modern World»). Основная идея Мура состоит в том, что переход от традиционной аграрной цивилизации к современной урбанистической происходил в истории тремя путями – через либеральную демократию, через фашизм и через коммунизм. Яркими примерами первого пути являются модернизации Англии и США, второго – Германии и Японии, третьего – России и Китая. Развитие в том или ином направлении не было предопределено, но все же на него оказывал влияние расклад между двумя главными социальными силами в предмодернизационный период – помещиками и крестьянами (на самом деле Мур уделяет большое внимание и третьей силе, которая не упоминается в подзаголовке, – буржуазии).
Автор книги – славист, работник центра русских исследований, и он не скрывает того, что именно феномен российской нелиберальной модернизации заставил его задуматься об этих вопросах. В то же время в книге отсутствует глава о России (равно как и о Германии или Италии – образцах фашистской модернизации).
Мур сосредоточил свое внимание на азиатских версиях модернизационных нелиберальных проектов – китайском коммунизме и японском фашизме. Он пишет в предисловии, что сначала намеревался после рассмотрения модернизационных трансформаций в Англии, Франции и США перейти к России и Германии, но передумал: «отчасти потому что книга и так уже вышла слишком большой, а отчасти потому что за время ее написания появились первоклассные исследования…» (с. 9). Итак, в результате книга оказалась составленной из трех частей. В первой – «Революционные истоки капиталистической демократии» – рассматривается модернизация в Англии, США и Франции, во второй – «Три дороги Азии в современный мир» – история модернизации Китая, Японии и Индии (последняя в определенной мере рассматривается как пример азиатского либерализма), третья часть – «Тектонические следствия и прогнозы» – содержит выводы исследования.
Разница между тремя моделями модернизации состоит, по Муру, в следующем. В Великобритании землевладельческая аристократия была относительно независима от королевской власти. Она довольно быстро приспособилась к капиталистическим порядкам, стала заниматься коммерцией и сблизилась и даже отчасти срослась с городской буржуазией. Но самое главное, в ходе огораживаний практически было уничтожено крестьянство как значительная политическая сила. Это обеспечило достаточно безболезненный переход к индустриальному обществу и парламентской демократии.
Во Франции сложилась несколько иная ситуация, прежде всего потому, что аристократия так и не перешла на «коммерческие рельсы» и продолжала жить за счет поборов с крестьян и, кроме того, оказалась в подчинении у королевской власти и ее бюрократии, перестав играть самостоятельную политическую роль. С другой стороны, сохранилось и крестьянство – достаточно многочисленное и имеющее немалую зажиточную прослойку, заинтересованную в уничтожении остатков феодализма. Королевская власть подорвала свою устойчивость, занимаясь продажей должностей и развращая этим буржуазию; тогда на сцену выступила главная революционная сила – «радикальный городской плебс» (с. 109). В то же время эта революционная сила могла продвигаться вперед только до тех пор, пока ее поддерживало крестьянство (главным образом, сельские буржуа), которое выступало как молчаливый «пьедестал» революции. Как только эта поддержка исчезла, революция в городе захлебнулась в пучине якобинского террора.
В Соединенных Штатах победа либеральной демократии была достигнута за счет победы Севера над Югом. До гражданской войны в США было две модели экономики: аграрная, рабовладельческая экономика Юга и северный «конкурентный демократический капитализм» (с. 146). Победа Юга означала бы превращение США в сырьевое государство – периферийный придаток мирового капитализма, снабжающий его метрополию – Великобританию – хлопком. Мур характеризует эту гипотетическую Америку как «латифундистскую экономику с антидемократической аристократией» и уподобляет ее крепостнической России на самом излете ее существования, когда она включилась в мировое разделение труда. Одним из важных факторов победы Севера был, по Муру, союз между индустриальным Севером и фермерским Западом против рабовладельческого Юга.
Общий вывод Мура таков: залог успеха либерально-демократической модернизации – наличие сильной буржуазии, которая может подчинить себе государственную власть (как в Англии и США), либо свергнуть ее и создать свое собственное государство (как во Франции). Там, где буржуазия слаба, а государство и землевладельческая аристократия также вырождаются и становятся нежизнеспособными и в то же время сохраняется многочисленное и недовольное существующим порядком крестьянство, происходит коммунистическая модернизация. Крестьянство идет на бунт, «бессмысленный и беспощадный», сметает аристократию, аристократическое государство, буржуазию, но оно не способно выдвинуть положительную программу преобразований и само превращается в объект модернизации со стороны городской интеллигентско-рабочей партии. Именно такая историческая ситуация сложилась в России и в Китае.
Мур, как уже отмечалось, отказался анализировать русскую революцию и сосредоточил свое внимание на китайском коммунизме. Он подробно рассматривает дореволюционный Китай, особенности его социальной жизни, его землевладельческую аристократию, которая была тесно переплетена с «ученым сословием» – чиновничеством, его крестьянство, анализирует причины многочисленных крестьянских бунтов. Он исследует также противостояние коммунистов и Гоминьдана, в котором Мур видел своеобразный аналог немецкого и японского фашизма и отвечает на вопрос: почему Чан Кайши проиграл Мао Цзэдуну?
В Японии сложилась иная ситуация, чем в Китае. По словам Мура, «хотя влияние рынка подрывало аграрный строй, здесь, как и в Германии, не случилось ничего, что можно было бы назвать успешной буржуазной революцией. Японские власти сумели сдержать и отвлечь недовольство крестьян, предотвратив крестьянскую революцию. Результат этой политики к концу 30-х гг. ХХ в. весьма напоминал европейский фашизм» (с. 211).
Японский фашизм имел некоторые отличия от немецкого и итальянского: например, он был лишен культа вождя, его место занимал более традиционный культ императора; но имелись и существенные сходства: союз буржуазии и помещиков, правая идеологическая риторика, репрессии против левых сил, милитаризм и империализм во внешней политике.
Примечательно, что эти три пути модернизации не являются абсолютно независимыми: опыт Англии, Франции и США влиял на Германию, Россию, Китай и Индию, хотя и весьма неоднозначно.
В конце 2 главы Мур рассматривает индийскую модернизацию как любопытный пример азиатской демократии.
Напоследок надо заметить, что Мур не являлся сторонником жесткого исторического детерминизма. Наличие конфигурации определенных факторов, по его мнению, вовсе не предопределяет осуществление одного из трех сценариев, хотя делает вероятность этого очень высокой. Однако у исторических персонажей также остается простор для маневра.
Книга Мура содержит некоторые гипотезы в стиле альтернативной истории. Так, как я уже говорил, он предполагает, что если бы в Гражданской войне в США победил Юг, то Америка превратилась бы в край рабовладельческих латифундий, живущих продажей хлопка, – в своего рода сырьевой придаток Великобритании, похожий на крепостную Россию в ту эпоху, когда она начала выходить на мировой рынок как поставщик железа, угля и хлеба.
И по аналогии с крестьянской Россией Мур предрекает вероятность коммунистического пути развития для такой Америки, в которой рано или поздно произошло бы восстание рабов. С другой стороны, режим Чан Кайши в Китае, согласно американскому социологу, был аналогом германского и особенно японского фашизма, хотя слабость китайской буржуазии и землевладельцев практически не оставляла шанса для фашистского сценария развития. Он также предполагает, что в определенный момент можно было избежать Французской революции, но тогда модернизацией Франции продолжила бы заниматься королевская абсолютистская бюрократия, заключившая союз с буржуазией, что превратило бы Францию в прообраз германского и японского фашизма.
Рассматривая эти предположения, невозможно не задуматься и об альтернативах для нашей Родины в 1917 году. Мур ничего не пишет об этом, но из его анализа довольно-таки логично сделать вывод, что альтернативой коммунистической революции, возглавленной интеллигентами-западниками, но ставшей возможной благодаря широкому крестьянскому восстанию, была вовсе не либеральная демократия (для которой у русской буржуазии не хватило бы сил), а русский фашизм. Причем даже не германского типа, а вялый провинциальный фашизм, похожий на итальянский, испанский или румынский. Разумеется, это только гипотеза в жанре альтернативной истории, но она позволяет увидеть данные события отечественной истории в новом свете.
Можно только поблагодарить издателей и переводчика книги Мура: книга содержит глубокий социальный анализ, будящий мысль, и, безусловно, займет свое место на полках исследователей-обществоведов.
[1] Здесь и далее цитаты по рецензируемому изданию.
