Рубрики
Статьи

Петр Столыпин и правые: была ли альтернатива столыпинской аграрной реформе?

Основную массу крестьян реформа 1906 года оттолкнула от монархии и от всего государственного строя, практически вынудив принять участие в аграрной революции 1917 года. Монархия стала восприниматься крестьянами не как общенародная и надсословная, а как помещичья и кулацкая

РI: Наш сайт уже обращался к теме столыпинской модернизации, её возможных альтернатив, обеспечивавших сохранение стране не только суверенитета, но и статуса «великой державы» в начале ХХ века. Некоторое время назад мы опубликовали интервью с член-корреспондентом РАН Леонидом Бородкиным, в котором Леонид Иосифович убедительно доказывает безальтернативность столыпинской программы развития.

Сегодня мы возвращаемся к этой теме и публикуем статью нашего постоянного автора Максима Медоварова, в которой рассматриваются взгляды правых и доказывается существование внятной и реалистичной альтернативы столыпинской аграрной реформы. Соглашаясь с постановкой проблемы, нам хотелось бы отметить, что представленный автором материал хорошо показывает кризис в начале ХХ века в стане тех, кто не считал себя сторонником движения по западному пути развития. Причем если ранее мы говорили о таком кризисе в политической повестке, то сейчас стоит сказать и об аналогичном кризисе в повестке экономической. Консерваторы, будучи до революции убеждены в незыблемости народной поддержки монархии, в «народной легитимности» власти, основываясь во многом на представлениях о крестьянине-общиннике, в ходе разразившегося революционного кризиса в 1905 году и после его окончания в 1907 году не смогли сформулировать внятного отношения к крестьянству. Тому крестьянству, которое, как оказалось, отнюдь не руководствуется в своих требованиях земли «монархической легитимностью».

Статья Максима Медоварова, на наш взгляд, дает наглядное представление о кризисе правого движения в межреволюционный период, когда стала побеждать «конспирологическая» версия объяснения происходящих масштабных сдвигов в жизни страны, когда не только революция как таковая, но и правительственные реформы всё чаще описывались с помощью «теории заговора».

Как нам представляется, усиление реакционно-черносотенных тенденций в стане правых стало одной из важных причин провала всей консервативной повестки после Первой русской революции – если иметь в виду не повседневную деятельность правых в Государственной Думе, Государственном совете или правительстве и не их контакты с населением, а отсутствие серьезного и долгосрочного проектирования образа страны, которое могло укрепить основы государственности и помочь спасти страну от тотального развала в самом ближайшем будущем.

***

Однозначно негативный образ столыпинской аграрной реформы, доминировавший (по следам ленинских оценок) в советской историографии, в новейшей России сменился явным господством столь же однотонного позитивного образа данных преобразований. При этом научные аргументы с цифрами в руках нередко подменялись идеологемами, а накопленный советской исторической наукой опыт был во многом отброшен. Так, остались недооцененными аргументы правых сил (как части черносотенцев, так и поздних славянофилов и иных монархистов), критиковавших столыпинскую реформу. В данном материале предпринята попытка изложить взгляды тех сил, которые в литературе принято называть «правыми», на столыпинские преобразования.

Как известно, саму фигуру Петра Столыпина различные правые оценивали по-разному, выделяя в ней и положительные, и отрицательные стороны. Об этом уже не раз говорилось историками в последнее время [1]. Но в данном случае мы абстрагируемся от всей совокупности столыпинской внутренней политики, ограничившись только аграрным вопросом.

Аргументы Столыпина были не новы (и – парадоксальным образом – совпадали с аргументами «экономического марксиста» Петра Струве, Георгия Плеханова и других поборников оправдания капитализма марксистской социологией, в противовес позиции самого позднего Карла Маркса). Ведь еще до промышленного переворота, в конце XVIII – начале XIX века общины под влиянием либеральных идеологов Просвещения были упразднены в большинстве стран Европы (сразу оговоримся, впрочем, что, в отличие от ситуации в России, западные крестьяне обычно имели пашню в индивидуальном владении, без переделов, и лишь луга, пастбища, леса принадлежали общине). При этом форсированной ликвидации общин в странах Запада не проводилось, за исключением лишь Франции (закон 1792 года) и Великобритании (где английское крестьянство перестало существовать как сословие уже к XVIII веку, будучи обезземеленным экономическими способами; в Шотландии и Ирландии крестьянские земли были экспроприированы насильственно, вооруженным путем).

В России в эпоху Александра II наиболее рьяные адепты либерализма и капитализма (вроде «партии» газеты «Весть») призывали к немедленному уничтожению общины. Так, Владимир Скарятин уже в 1860-е годы возмущался коллективистскими порядками даже у немецких колонистов в Поволжье, не говоря уже о русской деревне. В то же время уже к концу правления Александра II стала ясна ставка правительства на поддержание общины (правда, при ограничении частоты переделов). Владимир Ленин называл проводившийся до 1906 года курс «аграрным цезаризмом», а столыпинский курс, соответственно, «аграрным бонапартизмом», который стал объективно возможен лишь тогда, когда в деревне уже появилась достаточная прослойка кулаков [2]. До осени 1905 года в Петербурге всё ещё надеялись, что основная масса крестьян поддержит монархию. Поэтому при выборах в Думу один голос помещика приравнивался к 15 голосам крестьян – достаточно выгодная для последних пропорция. Но позиция крестьянских депутатов уже в первом и тем более втором созывах Государственной Думы продемонстрировала их радикальную позицию по аграрному вопросу. После 3 июня 1907 года один голос помещика стал равен уже 260 голосам крестьян. Это означало, что третьеиюньская монархия взяла курс на поддержку курий дворянства и крупной буржуазии в ущерб крестьянству. Именно с этих пор массовое крестьянское монархическое движение начинает идти на убыль: согласно подсчетам Сергея Степанова, количество крестьян-черносотенцев падает с миллионов до сотен тысяч, монархические союзы трудящихся постепенно приходят в упадок и распадаются. Хорошим «барометром» эпохи являются произведения Пимена Карпова – «писателя от сохи», который именно в столыпинское время создал свой шедевр – роман «Пламень» и написал угрожающее письмо Василию Розанову, предрекая кровавую крестьянскую революцию. Зеркальным отражением крестьянского ожесточения у Карпова со стороны дворянства стала повесть Ивана Бунина «Деревня», получившая скандальную известность в те же самые годы.

Среди причислявшихся к «правым» деятелей всегда были как сторонники сохранения общины и патриархального уклада в экономике, так и приверженцы уничтожения крестьянского мира и форсированного развития аграрного капитализма. К последним принадлежали Константин Головин, Николай Марков, Владимир Пуришкевич, Василий Шульгин, к первым – остальные правые. В последней четверти XIX века курс на сохранение общины идеологически обосновывал Константин Победоносцев, а о постепенном упразднении общинного землевладения Сергей Витте заводил речь задолго до Столыпина. Очевидно, что и без личности Столыпина в правительстве было достаточно желающих перейти к антиобщинному курсу (например, влиятельный министр земледелия Алексей Ермолов). Объективное противоречие внутри черносотенцев между крестьянами и помещиками ярко проявлялось в заявлениях Головина, Михаила Меньшикова или лидера Объединенного дворянства Алексея Бобринского о необходимости порвать с «феодальными» путами общины и выйти на дорогу капиталистического сельского хозяйства и резком противодействии этому правых депутатов-крестьян (это противостояние выльется в скандал с «проектом 42-х», о котором будет сказано чуть ниже). Напротив, с восторгом поддержали реформу 1906 года умеренно правые партии: октябристы, националисты, прогрессисты.

Ломка общины по указу 9 ноября 1906 года, ставшему законом лишь 14 июня 1910 года, и по новому, еще более жесткому закону о землеустройстве 29 мая 1911 года вызвала протест тех правых, кто остался верен старым идеалам. Упомянем несколько имен, начав с поздних славянофилов.

Молодой Александр Киреев в 1860-е годы был поборником упразднения общины, но в эпоху Александра III он вступил уже как её убежденный защитник и апологет. Его слова стали напоминать подчас Александра Герцена или народников (но, конечно, также и консервативные утопии Николая Гоголя и Федора Достоевского): «В России мы находим настоящую крестьянскую республику – наиболее демократическое и социалистическое учреждение во всей Европе, которое может дать западному миру, усталому от индивидуализма и всемирного соревнования… указание на возможное решение наиболее жгучих его затруднений»[3]. Киреев усматривал «в общинном владении известной неотчуждаемой частью земли и в русской артели» лекарство от бедности; указывал он и на эффективность полицейских функций мира (по приговорам общин в Сибирь ссылалось в десять раз больше крестьян, чем административным путем). Подобно ранним славянофилам, в крестьянском мире Киреев видел христианскую коммуну, основанную на добровольном братстве, а не на принуждении, олицетворяющую собой этическое начало русского народа.

5 ноября 1906 года – за четыре дня до указа о начале крестьянской реформы – Киреев был впервые принят Столыпиным. Процитируем их диалог по записи в дневнике Киреева:

«Я) Я Вас браню за уничтожение общинного землевладения.

С) Его нельзя не изменить. Я его видел, знаю, и знаю тоже разницу его с владением хуторским, Россия сразу обогатится.

Я) Вы забыли, что независимо от вопроса денежного, есть еще и вопрос политический (Вы создадите массу пролетариев-батраков). Вся земля крестьян будет скуплена жидовством!

С) Пока я буду на моем месте, этого не будет. Черта еврейской оседлости не будет уничтожена.

Я) А Вы вечны?» [4]

Следует пояснить, что Киреев никогда не был антисемитом, но возражал против уравнивания евреев в правах, опасаясь того, что произошло с украинскими крестьянами в австрийской Галиции и Буковине. Тем более сам Столыпин никогда не верил в «еврейский заговор», но прекрасно понимал, что в случае введения свободной купли-продажи земли крестьяне в значительной степени ее лишатся.

Сразу после встречи со Столыпиным Киреев писал своему единомышленнику Федору Самарину, подчеркивая прагматический, а не идеологический характер своей аргументации: «Забота об охране этой земли составляет ту единственную заботу (говорю собственно о земельном вопросе), которую следует иметь в виду, и притом не с юридической точки зрения, а с чисто утилитарной, практической» [5]. Фактически Киреев повторял хорошо известный аргумент о недопустимости отрыва крестьян от земли и их превращения в революционно настроенных пролетариев в городах. Однако в целом крестьянский вопрос в эти годы мало интересовал Киреева. Больше внимания уделял ему Самарин, выпустивший три брошюры с доказательством того, что собственность на землю принадлежит общине, а не крестьянину [6].

Но наибольший интерес к крестьянскому вопросу в это время проявлял третий крупнейший представитель позднего славянофильства – Дмитрий Хомяков. Уже в ноябре 1906 года, разделяя представление Киреева о возможном попадании крестьянских земель в руки евреев, он крайне резко отзывался о Столыпине, считая его «тупым», а саму реформу «разрушительной». Хомяков упрекал Столыпина в двуличии, поскольку закон вообще не предусматривал насильственного разрушения общины, но на деле оно осуществлялось [7].

В ноябре 1906 года Хомяков опубликовал в харьковском «Мирном труде» крайне резкую статью «Разгром общины – Указ 9 ноября», в которой мыслитель называл правительство преемниками методов Петра I. Столыпинцы, по словам Хомякова, «окончательно добили, сломав (или попытавшись сломать) его [самодержавия] единственный живой устой, заключавшийся в крестьянстве, том особом мире, который, сплоченный своими (впрочем уже силь­но расшатанными тем же – сверху – насилием) – особым бытом и учреждениями, кое-как отстаивал все русское с Самодержавием во главе против натиска интеллигенции вообще». Фактически, говорил Хомякова, правительство Витте – Горемыкина – Стишинского – Столыпина и революционеры делают одно и то же: «Лозунг той и другой фракции один: уничтожить все русское и да царствует общемировая культура на его развалинах!» Мыслитель подчеркивал, что в Европе XIX века указы правительств лишь упраздняли чересполосицу, но нигде не уничтожали саму общину, за исключением революционной Франции 1792 года и России 1906 года. Тем самым Хомяков прямо уравнивал Столыпина с французским правительством цареубийц. Самодержавие уничтожило актом 9 ноября, говорил Хомяков, свою единственную опору – крестьянство как сословие, которое не следует путать с отдельными крестьянами. В итоге монархия была обречена на падение в вакуум в ситуации, «когда каждый отдельный пропойца или спекулятор из членов общины может, получивши свою часть, сбегать в город и про­дать свой участок кому угодно (нигде не сказано, что сохранен закон 1893 года о неотчуждаемости крестьянской земли иначе, как крестьянам же, – надо думать, что он предполагается упраздненным), даже не уведомив своих односельчан». «Расхи­щенную крестьянскую землю из цепких рук интеллигентов, кулаков, а может быть, и евреев (если будет угодно г. Столыпину и К°) уже не вернешь. Мы уже не говорим о приятном положении деревень и сел, которые окажутся прошпигованными этими господами», – писал Хомяков [8]. Именно после этой статьи Столыпин написал ему письмо, в котором называл мыслителя «врагом правительства» и отказывал в просьбе передать ему «Московские ведомости» после смерти Владимира Грингмута. Публично, однако, на эту тему премьер-министр не высказался.

«Столыпинская ложь даже хуже виттевской», – утверждал Хомяков. Процитируем еще одну статью Хомякова, опубликованную 14 июня 1908 года в газете «Русская земля». В этой статье Хомяков отзывался на такое заявление московского губернатора: «Выход из общины остается свободным и всякие попытки к ее уничтожению там, где она вполне жизненна, не только не соответствуют взгляду правительства, но совершенно противоречат основной идее закона 9-го ноября». Однако Хомяков писал, что на практике, согласно указу 9 ноября 1906 года было введено «право каждого члена общины налагать беспрепятственно руку на то, что составляет самую основу общины – общинную собственность» [9].

В архиве Киреева сохранилась анонимная статья «Нормальная эволюция общины», по всей видимости, принадлежащая перу Хомякова. В статье содержался протест против признания земли частной собственностью домохозяина (а не всей семьи). Также её автор указывал на то, что в народном сознании каждый человек, даже новый член общины, имеет право на труд, а, значит, и на клочок земли во временное пользование. Те, кто оказался без земли (бывшие дворовые, бывшие солдаты, крестьяне некоторых местностей), «плачутся», слышится «крик земли». Хомяков приводил в пример конкретные случаи нежелания общины делиться землей с единоличниками. Он признавал, что было бы неверным считать, как народники, русскую общину универсальным способом хозяйствования, применимым и для Европы, но для России она является оптимальной формой. Русский мужик – не социалист: он хочет земли, чтобы на этой земле жить по-старинному и сохранять консервативные ценности, был уверен автор [10]. В другом письме этих лет Хомяков подчеркивал, что именно крестьяне-общинники в 1905 году записывались в черносотенные союзы и подавляли революцию, в то время как в хуторской Прибалтике, где не было общины, подавлять ее пришлось войскам.

Еще один поздний славянофил, Сергей Шарапов, считал общину не тормозом, а двигателем успешного сельского хозяйства, и сам пытался помогать крестьянам рядом со своим смоленским поместьем Сосновка. Его опыт был удачен и привел к процветанию некогда отсталого хозяйства [11]. Шарапов разработал детальную программу экономических преобразований, от создания Народно-хозяйственного совета с целью регулирования рынка до внимания к хозяйству отдельных сел. Призывая Столыпина помогать не кулакам (которые в русском климате не в состоянии вести стабильное хозяйство), а общинникам, в то же время Шарапов выступал за сохранение помещичьего и государственного землевладения. Он говорил: «Община не отучает, а приучает к собственности… Я смотрю на общину не как на тормоз, а как на лучшее орудие к поднятию сельского хозяйства». В целом взгляды Шарапова – крупнейшего экономиста среди всех консерваторов начала ХХ века – известны достаточно хорошо, и мы не будем на них останавливаться подробнее. Отметим только, что в 1909 году он издал в соавторстве с Клавдием Пасхаловым брошюру, в которой повторялась мысль Хомякова о том, что крестьянину может быть предоставлено право выхода из общины только «без уноса из нее земли» [12]. Будучи врагом Столыпина и автором нескольких сочинений по аграрному вопросу [13], Пасхалов ссылался на положительный пример богатой общины в Тарусском уезде, выращивавшей на общинных полях ягоды для рыночной продажи. Ведение такого хозяйства на крошечном индивидуальном наделе было бы, конечно, невозможно.

Помимо поздних славянофилов, категорически против столыпинской реформы выступило ультраправое крыло черносотенцев (Александр Дубровин, почаевские монахи). В 1908 году черносотенные крестьянские депутаты предложили в Государственной Думе «проект 42-х», согласно которому часть помещичьих земель за выкуп отчуждалась в пользу крестьян, а остальные имения облагались прогрессивным налогом. Крестьянские депутаты указывали на невозможность ведения никакого интенсивного сельского хозяйства на наделах в 1-2 десятины, да еще и при отсутствии государственного кредитования бедняков. При обсуждении данного проекта крестьян возмущали выступления помещичьих лидеров правых и умеренно правых, которые, по их мнению, оскорбляли общинников и восхваляли кулаков. «Проект 42-х», конечно, не был принят, но с этих пор репутация Маркова и Пуришкевича среди крестьян была подорвана. Ленин был вполне прав, считая, что «проект 42-х» «лучше всяких рассуждения доказывает революционность крестьянской массы в современной России» [14]. Данная история имела продолжение – Марков настолько горячо отстаивал с помещичьей точки зрения столыпинскую реформу, что в 1912 году крестьянские делегаты в знак протеста ушли со съезда «марковского» Союза русского народа.

О защите крестьянских интересов говорили «дубровинцы» и «почаевцы» – крайние фракции де-факто распавшегося Союза русского народа. На Волыни и в Подолии, на Дону и в Поволжье, под Киевом и в Грузии они агитировали крестьян на борьбу с помещиками, особенно между 1909 и 1915 годами. Эта деятельность черносотенцев не пользовалась поддержкой правительства, в том числе в случаях, когда речь шла об отнятии земель у помещиков-поляков.

Черносотенная газета «Старое вече» предрекала, что обезземеленные столыпинской реформой миллионы крестьян окажутся не среди октябристов и националистов, а среди революционных партий. «В сознании народа царь не может быть царем кулаков», – говорили дубровинцы, повторяя еще Ивана Аксакова. Сразу после убийства Столыпина съезд Всероссийского Дубровинского Союза русского народа постановил просить Николая II прекратить разрушение общины, соглашаясь лишь на ликвидацию чрезмерной чересполосицы [15].

Кто же был прав в спорах вокруг столыпинской реформы? Обозначим некоторые моменты.

В период с 1905 по 1915 годы личное землевладение крестьян увеличилось с 13,2 до 16,8 млн. десятин, общинное землевладение выросло еще больше – с 11,3 до 17,1 млн. десятин. Крестьяне-единоличники в среднем покупали участки земли размером по 17 десятин, а общины могли себе позволить приобрести у тех же помещиков более крупные участки по 80 десятин. Таким образом, платежеспособность общин и товариществ была гораздо выше. И это несмотря на то, что Крестьянский банк выдавал льготные ссуды на покупку земли богатым единоличникам. Для общин ссуды были дороже и обременительнее по своим условиям, бедняки же вообще не могли рассчитывать на получение займа.

Отдельной проблемой было то, что законы о землеустройстве нередко нарушались властями и полицией: общины разрушались зачастую насильно, против желания крестьян. Те в ответ убивали отрубников, хуторян, землемеров, а их имущество уничтожали.

Об отношении самих крестьян к институту общины лучше всего говорит тот факт, что при переселении в Сибирь и на Дальний Восток крестьяне чаще всего решали создать общину и на новом месте. Это также свидетельствовало о ее жизнеспособности. (Даже русские сектанты-духоборы, переселившиеся в Канаду, добились там разрешения жить общинами.) Стоит отметить, что и само столыпинское переселение в Сибирь не принесло особо выдающихся результатов: из 3 млн. крестьян шестая часть погибла или вернулась назад, остальные часто превращались в нищих батраков у сибирских старожилов. Выгодное переселение в Сибирь было под силу лишь и без того богатым крестьянам. Бедняки же нередко умирали от голода и болезней посреди заснеженных просторов.

Нельзя не упомянуть и о провале «воспитательного» значения столыпинской реформы. Вместо ожидавшегося укрепления «уважения» к собственности она вызвала еще большую ненависть крестьян к частной собственности на землю (это никогда не распространялось на дома, которые всегда считались собственностью отдельных семей). Правительство само демонстрировало неуважение к общинной собственности, нарушая действовавшие законы и насильственно отбирая землю.

Остался нерешенным еще один принципиальный с юридической и моральной точек зрения вопрос: об «отрезках» земли у крестьян помещиками как в первой половине XIX века, так и в 1861 году. Фактически крестьянство центральных областей было ограблено, лишено лучшей части своих многовековых наделов в пользу помещиков, которые изначально ведь также не были собственниками земли и получили ее от государства даром по манифесту 1762 года. Как представляется, увещевания столыпинского правительства и идеологов умеренно правых и либеральных партий о «праве собственности» не могли изгладить из памяти народа очевидного факта исторически очень недавнего и произвольного происхождения помещичьей собственности на землю.

Наконец, чаще всего по столыпинским законам крестьяне лишь «укрепляли» уже имеющийся чересполосный надел в личную собственность, без отселения на отруба или хутора. К 1916 году так поступила четверть крестьян охваченных реформой губерний, из них только 8% стали отрубниками либо хуторянами.

Доля «кулаков» к 1917 году достигла в среднем по России 10% (на Дальнем Востоке – от 22 до 42%), однако она росла такими же темпами и до столыпинской реформы. Число же безземельных батраков выросло с 3,5 до 4,5 млн. мужчин. Этот сельский пролетариат представлял собой революционную опасность не меньшую, чем общинники.

Кроме того, против успешности столыпинской реформы говорит и статистика, согласно которой богатейшие кулаки, имевшие много земли, тоже активно участвовали в беспорядках против помещиков [16]. Из волнений столыпинской эпохи 41% по-прежнему были направлены против помещиков. Небольшая прослойка кулаков, хуторян, отрубников так и не стала опорой правительства. Даже среди них недовольство земельным вопросом сохранялось. Основную же массу крестьян реформа 1906 года оттолкнула от монархии и от всего государственного строя, практически вынудив принять участие в аграрной революции 1917 года. Монархия стала восприниматься крестьянами не как общенародная и надсословная, а как помещичья и кулацкая, чего и опасались правые идеологи – сами из числа дворян – предлагавшие реальную альтернативу, основанную на умелом сочетании помещичьих и общинных хозяйств в едином аграрном комплексе (Шарапов, Пасхалов).

1917 год, впрочем, спутает карты не только поборникам капиталистического развития, но и ортодоксальным марксистам: большевики будут вынуждены отказаться от догматического требования национализации земли и принять эсеровский проект раздачи ее общинам. Крестьянская община успешно докажет свою крепость и жизнеспособность в 1920-е годы и будет насильственно уничтожена лишь в 1929–1937 годах такими способами, которые не могли и представиться никакому предшествующему русскому правительству.

 

Примечания

[1] Репников А.В. Консервативные концепции переустройства России. М., 2007. С. 357–369; Медоваров М.В. А.А. Киреев в общественно-политической жизни России второй половины XIX – начала XX в. Дисс. … к.и.н. Н. Новгород, 2013. С. 141–146.

[2] Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 23. С. 260; Т. 17. С. 274.

[3] Киреев А.А. Сочинения в 2 т. Т. 2. СПб., 1912. С. 78, 83.

[4] ОР РГБ. Ф. 126. Оп. 1. Д. 14. Л. 192об.

[5] ОР РГБ. Ф. 265. П. 190. Д. 32. Л. 81.

[6] Самарин Ф.Д. Создано ли выкупом право личной собственности крестьян на их земли? М., 1908; Самарин Ф.Д. указ 9 ноября 1906 г. и Положение 19 февраля 1861 г. М., 1908; к чему приведет указ 9 ноября 1906 г.? М., 1909.

[7] ОР РНБ. Ф. 349. Д. 78. Л.  32–33, 45–47; Д. 79. Л. 5–6.

[8] Хомяков Д.А. Православие. Самодержавие. Народность. М., 2011. С. 423–431. Первая публикация: Мирный труд. 1906. № 10. С. 184–191.

[9] Русская земля. 1908. № 686.

[10] ОР РНБ. Ф. 349. Д. 1. Л. 1–2.

[11] Конягин М.Ю. С.Ф. Шарапов: критика правительственного курса и программа преобразований. Конец XIX – начало XX века. Автореф. дис. … к.и.н. М., 1995.

[12] Пасхалов К.Н., Шарапов С.Ф. Змлеустроение или землеразорение? (По поводу закона 9 ноября 1906 года). М., 1909. С. 34.

[13] Пасхалов К.Н. Деревенское раздумье. М., 1907; Пасхалов К.Н. Землеустроительное разорение России. М., 1908; 1909.

[14] Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 17. С. 316.

[15] Степанов С.А. Черная сотня. М., 2005. С. 304–324.

[16] Гурко В.И. Отрывочные мысли по аграрному вопросу. СПб., 1906. С. 2–3.

Автор: Максим Медоваров

Историк, кандидат исторических наук, доцент Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского