Рубрики
Размышления Статьи

Современные трактовки «русской идеи» в американском россиеведении

В процессе постижения сущего России в сообществе наших интеллектуалов с давних времен часто можно было услышать такие словосочетания, как «русская идея», «русская мысль», «русское мировоззрение», «русский дух» и «русская душа», «душа России», «лицо России, говорилось о «ладах русской души», о «русской стихии» и т.д. и т.п., договорились даже до «Русского Бога». Большинство подобного рода словосочетаний, отражающих метафорическое представление реальности и при этом часто претендующих на точные формулы национального духа, планомерно изучались и зарубежными россиеведами. Так огромную литературу имеет такая метафора-формула, как «русская идея».

Формы проникновения в западное сообщество «русской идеи» многообразны.  Где-то она предстает в формате кино, например, благодаря документальному фильму С. М. Сельянова, сделанного в рамках проекта Британского киноинститута «Век кино».  Этот проект был задуман как собрание личных мнений деятелей мирового кино, каждый из которых делится своим представлением о пройденном пути и перспективах кинематографии собственной страны. Про 100 лет русского кинематографа дали рассказать режиссеру и кинопродюсеру Сельянову, и свой ответ, появившийся на экране в 1996 году, он назвал «Русская идея», основываясь на книге Бердяева, используя фрагменты из произведений киноклассиков. 

«Русская идея» оказалась привлекательной даже для беллетристики. Новозеландец Стив Эванс (Steve Evans), побывавший золотоискателем, барменом, садовником, фермером (специализировался на выращивании грибов), социальным работником, библиотекарем и журналистом, став писателем, весной 2012 года представил на суд публики роман «The Russian Idea», вышедший в издательстве «Smashwords», специализирующемся на продаже книг в электронном формате. И здесь снова мелькает образ Бердяева: русский олигарх Максим Максимов нанимает англичанина Дэниела для организации и продвижения русских культурных центров сначала в Британии, а затем и по всему миру, чтобы использовать эти центры для пропаганды идей знаменитого русского религиозного философа. В поисках экспертов по Бердяеву Дэниел отправляется в Москву, где жизнь полна опасностей, криминальных историй со смертельным исходом… Так что здесь «русская идея» приходит к западному читателю в формате триллера, на обложке которого изображена русская икона, со следами крови.

Религиозная «подложка» русской идеи – наиболее разработанная тема, принимаемая большинством западных специалистов. Венди Хеллеман (Wendy Helleman), родившаяся в Голландии, а ныне гражданка Канады, в 1995-2002 гг. преподавала на философском факультете МГУ им. М.В. Ломоносова, читала там различные курсы, а после подготовила антологию «Русская идея: в поисках новой идентичности» (The Russian Idea: In Search of a New Identity), куда вошли статьи российских авторов, предварив ее своей вступительной статьей. Эта антология предназначалась прежде всего для западных бакалавров и магистров, изучающих русский язык и культуру в рамках «Russian studies». 

Теперь следует обратить более пристальное внимание на судьбу «русской идеи» в Штатах, где вслед за Англией вышел первый перевод на иностранный язык появившейся в 1946 г. в Париже книги Бердяева «Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века». Эта работа, выдержавшая множество переизданий, на долгие годы становится «окном в Россию», пособием для всякого, кто занимается Russian Studies, включая такую «специализацию», как советология. Впрочем, для кого-то она может стать и камерой-обскурой, создающей в сознании (воображении) западного читателя «перевернутое изображение» относительно России, поскольку «русская идея» Бердяева всего лишь идея России, продуцируемая Бердяевым.

«Русская идея» сегодня становится расхожим термином, применяемым в разных исследованиях, включая даже такое, как краеведение ((local studies): например, в работе Эмили Джонсон, преподавателя русского языка, литературы и культуры из Университета Оклахомы (How St. Petersburg Learned to Study Itself). Религиозная составляющая «русской идеи» затрагивается в статье Рендала Пула, преподавателя истории колледжа св. Схоластика «Русская религиозная философия и толкования национальной идентичности во время войны и революции на примере Е.Н. Трубецкого» (Russian Religious Philosophy and the Liberal Construction of Russian National Identity in War and Revolution: The Case of E. N. Trubetskoi). Многочисленны заходы на тему «русской идеи» в контексте «русскости», в частности, в интерпретации Достоевского (Dostoevsky and the Idea of Russianness: A New Perspective on Unity and Brotherhood); в контексте национального вопроса, в сопоставлении с еврейством, как в книге Брайана Горовица, преподавателя из университета в Новом Орлеане «Русская идея: еврейское присутствие» (Russian Idea: Jewish Presence), выходящей на тему антисемитизма и шовинизма в творчестве Достоевского на основе анализа «Дневника писателя». Тема «русской идеи» в контексте творчества Достоевского получает освещение в шестой главе книги Дж. Скэнлана «Достоевский как мыслитель». Ту же тему «русской идеи» в контексте литературного творчества, но уже на примере другого писателя находим в работе Дж. Г. Джарарда «Конфликт видений: Василий Гроссман и русская идея» (A Conflict of Visions: Vasilii Grossman and the Russian Idea).

В процессе «перестройки» в России «русская идея» очень быстро получила преимущественно политическую окраску. Это нашло отражение, в частности, в книге Тима МакДэниела «Агония русской идеи» (The Agony of the Russian Idea). Она предназначена для тех западных читателей, кто хочет узнать, как Россия создает новый тип общества. Для ответа на этот вопрос имеется вступление «Циклы разрушений в России» и главы, такие как «Русская идея», «Дилемма царистской модернизации», «Логика советского коммунизма», «Жизнеспособна форма современного общества?», «Провал реформ Ельцина». Изучая последствия реформ Ельцина, автор приходит к выводу, что все лидеры России последних двух столетий показали свою неспособность создать основания для жизнеспособного современного общества. И проблема как прежде, так и теперь коренится в «культурной ловушке», свойственной российскому обществу, что обусловлено исключительным чувством достоинства, воплощенным в «русской идее». В своей основе она есть вера, что Россия может придумать путь в современном мире, который выгодно отличается от западного, благодаря приверженности общим убеждениям, общности и равенству. Эти культурные ценности, как полагает МакДэниел, скорее отрицают ценности западного общества, вместо того, чтобы создать реальные ему альтернативы. И обращением к «русской идее» в своих программных документах, властное правительство с неизбежностью создает предпосылки для очередного социального упадка. При этом он отмечает, что правительство Ельцина, объявившее войну коммунистической партии Советского Союза, разрывает тем самым с глубоко укоренившимися в народе ценностями и традициями. Отрывая людей от прошлого, формируя среди них убеждение, что Запад является единственной моделью модернизации, реформаторы одновременно подрывают основы русской морали и веру в будущее. Тем самым правительство Ельцина подрывает основания своей власти. Прожив три года в России, проводя исследования и встречаясь с людьми, автор дает понять читателю, что ему не следует думать, что  россияне понимают мир точно так же, как американцы, и что они могут и должны стать такими же, как представители западного мира.

Смещение акцента в сторону политического отмечено было в статье Дж. Скэнлана «Русская идея от Достоевского до Зюганова» (The Russian idea from Dostoevskii to Ziuganov). Здесь речь шла о дискуссиях на тему «русской идеи», представляемой как совокупность качеств, убеждений, присущих русской нации, особых свойств и их роли в мире. Отмечены были не только качества, выделяемые Достоевским, но и особенности советского марксизма применительно к «русской идее», а также ее роль в идеологии коммунистической партии, возглавляемой Зюгановым. За наполнением политическим содержанием «русской идеи» наблюдал и Петер Форд, штатный сотрудник «The Christian Science Monitor», опубликовавший статью «Средневековые города имеют ключи к “русской идее”» (Medieval city holds key to «Russian idea»). Он наблюдал за усилиями российских интеллектуалов, выполняющих распоряжение Ельцина о разработке национальной идее, и в поле его зрения попадает Новгород, где местные ученые пытаются извлечь из далекого прошлого пригодный для «русской идеи» демократический опыт. 

Тема «русской идеи» в политическом измерении отражена в учебном курсе «Русская политика», читаемом на кафедре политики в Ithaca College. Среди заданий мы находим письменную работу по рассмотренной выше книге МакДэниела «Агония русской идеи», а среди разделов курса (пятый раздел) — «Альтернативы либеральной демократии: Русская идея и русский национализм». Здесь рассматриваются не только интеллектуальные течения девятнадцатого века, отвергавшие воззрения, что Россия есть Европа, утверждавшие, что у России свой особый путь, свои ценности, превосходящие материализм, индивидуализм и упадок Запада, но и изучаются современные российские политические силы (от националистических, до коммунистических), эксплуатирующие тему «русской идеи». Из последних работ можно также отметить статью канадца Гэвина Слейда «Русская идея и дискурс Владимира Путина» (The Russian Idea And The Discourse Of Vladimir Putin), окончательно редуцирующего «русскую идею» до политического процесса с мессианской подоплекой.

Итак, мы замечаем, что «русская идея», воспринимаемая сначала как религиозно-философское воззрение», формируемое писателями, философами, богословами, постепенно становится «формой», наполняемой преимущественно политическим содержанием. Она рекомендуется западным читателям как то, что позволяет понимать политические процессы в России. Однако в политизации «русской идеи» участвовали, прежде всего, сами российские деятели, а зарубежные исследователи лишь отразили этот тренд. Но благодаря политическому облачению, «русская идея» стала чем-то неприличным для академического сообщества. И в этом винить нам следует лишь самих себя. Западное россиеведение дает нам лишь наше отображение. И его изучение показывает, что образ России искажен. Но воздействовать надо не столько на отображающую поверхность (не на западное экспертное сообщество), сколько на прообраз. И спасение не в репродуцировании той «русской идеи», что формулировалась в прошлом нашими классиками, и не в поощрении фантазий на темы «идеальной России». Мы стоим на распутье. Возможно, это тупик, и жанр «русская идея» окончательно исчерпал себя. Эта тема хороша для педагогического процесса, но чревата проблемами при применении ее вне его; методологически для гуманитария она даже опасна, потому как доводит либо до состояния прекраснодушия, либо исступления, что проявляется в сфере политической, религиозной, философской, превращая такого «русского» с его особой «идеей» в интеллектуального маргинала.

Автор: Василий Ванчугов

Историк философии, профессор философского факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова

Обсуждение закрыто.