Окончание. Начало см.: здесь
Сталинизм как предпоследняя стадия западнизма
Занимая в мире место альтернативы западному капитализму (по Зиновьеву, «западнизму»), сталинизм стал наиболее радикальным, хотя и замаскированным под русские формы, выражением закатного западного духа, глубоко чуждого и противоположного русскому. Призрак коммунизма пришёл в Россию из Европы — а после его ухода из России она сама едва не стала призраком. Коммунизм в середине XIX века подытожил европейское Просвещение, стал иррациональным обожествлением западного рационализма, довёл до абсурда западный антропоцентризм, избавив идеологию Великого Инквизитора от остатков религиозной маскировки.
Однако коммунизм как западная идеология оказался для России и русских чудовищной социально-психологической ловушкой потому, что в его лицемерных, инквизиторских формулировках было погребено принципиальное различие между русской и западной системами ценностей.
Ценности Запада — это вовсе не «Свобода — Равенство — Братство» (это всего лишь французская революционная реклама). Ценности Запада — это «Свобода — Собственность — Законность» (интересно, что так был сформулирован современным русским философом-западником официальный лозунг партии «Выбор России» на выборах в Государственную думу в 1993 году). Личная свобода. Священное право частной собственности. Закон, который должен торжествовать даже ценой крушения мира. Культ индивидуализма, конкуренции и всевластия юридической бюрократии.
Русская триада очень похожа, очень близка, но отличается в корне. Свобода, собственность и законность — для русского сознания важные, но служебные ценности. Инструменты. Свобода — инструмент для защиты чести и достоинства. Собственность — ресурс для труда и творчества. Законность — способ достижения правды и справедливости. И если бы Русская революция не стала Великим октябрьским социалистическим фальстартом, то на её знамёнах вместо французского слогана были бы, наверное, написаны слова «Честь, Труд и Правда».
Ловушка, заложенная в западном коммунизме для русской души, порождена сутью западной морали, морали изображённого Достоевским «Великого Инквизитора». Вместо «несть человека, яко жив будет и не согрешит» и «единого Безгрешного» — догмат о непогрешимости бюрократического института по имени «римский епископ». Вместо сознания собственного несовершенства — узурпация безусловного «знания как надо» и окончательность собственной правоты.
До определённого момента — пока задача избавления от химеры совести не была поставлена и решена честно — «быть правым» значило «быть хорошим», а понятие «хорошего» навязывалось остаточным христианством. Поэтому западный коммунизм, продолжая западный утопический социализм и западный же утопический католицизм, был вынужден кодифицировать христианские ценности, отбросив — первоначально — собственно Христа (сначала как единственного Главу Церкви — Его подменили «наместником», — а потом и как Бога). В утопическом символе коммунистической веры были закреплены формулы, отвергающие то в западной душе, что осознавалось как противоречащее христианству — индивидуализм, конкуренцию и государственное насилие. Закреплены — как это было свойственно культуре Запада до её дехристианизации — лицемерно и неискренне.
Собственно, именно о таком — западном — социализме, «ангсоце», рассказывалось в гениальном романе Оруэлла «1984». Только сегодня можно понять, что оруэлловская пародия гораздо ближе к реальности политкорректного Евросоюза XXI века, чем к брутальной сталинской диктатуре 1948 года. «Свобода есть рабство». «Незнание — сила». «Война — это мир». Но на Западе коммунизм не победил — во всяком случае, напрямую. Более того, марксистско-ленинский коммунизм был Западом отвергнут.
Оказалось, что провозглашать в качестве политических целей «идеи добра» слишком опасно — они взрывают изнутри самое важное в организме европейской цивилизации, подрывают основы этики безусловной правоты (Law of Rightness вместо Rule of Law) и идеологии успеха любой ценой, давно уже вытеснившие за пределы западной идентичности евангельские заповеди. Русский мир срезонировал и «повёлся» в 1917 году на лозунги коммунизма совершенно по-другому, чем западное общество. Диалектическое двоемыслие Запада было воспринято русским массовым сознанием «в лоб»: как провозглашение высших ценностей свободы, знания и миролюбия, ценностей «добра», противостоящего «злу». Воспринято с колоссальным, сокрушительным доверием. Доверием, тут же жестоко обманутым, но так и не сломленным.
Общим местом антикоммунистической пропаганды стало развенчание революционных лозунгов. Землю у крестьян отобрали и передали государству. Провозгласив народам мир, объявили войну «всем буржуям». Хлеб стали распределять по карточкам. А власть «пролетариата» узурпировала номенклатурная бюрократия. Незамеченным осталось другое — сила (а значит, и правда) этих лозунгов пережила и грубый обман, и десятилетия жестокой диктатуры.
«Смыслом русского коммунизма» в XX веке стала на самом деле не прекращающаяся — а только нарастающая, и особенно страшная из-за завязанных глаз и заткнутых ушей — война Запада против становящейся русской цивилизации. Война, успешно перенесённая не просто на территорию России, а на территорию русской мысли и русского коллективного бессознательного.
Русский коммунизм перенаправил энергию «русскости» в русло решения проблем Запада. Вместо пестования своей души и своих ценностей, русские вышли в авангард западного богоборчества. Обе этих «адовых работы» решали — правда, только как вариант — обе главных задачи Западного мира: задачи выхода за государственные границы и рамки морали, задачи территориальной и моральной глобализации.
Однако глобализация Запада, его усиление и разрастание, его ориентация на конкуренцию и конфликт не могли не расширить спектр возможностей. К «глобальному миру» вело сразу несколько путей.
Путь, по которому направили Россию, пугал — слишком мощные силы были выпущены на поверхность, слишком неожиданно наполнились русским духом романтические алые паруса нарисованной бригантины. Поэтому — как реакция на неоднозначность коммунизма, на его лицемерие, на его опасное заигрывание с моральным чувством — была реализована гораздо более «честная», чисто западная, альтернатива.
Сначала — расизм, во всех его формах, от африканерской до итальянской и немецкой. Как уже было сказано, более «честный», а точнее, открыто и откровенно бессовестный апартеид, диктатура самопровозглашённых «сверхчеловеков» над ими же низвергнутым в «недочеловечество» большинством. При этом в XX веке критерий «сверхчеловечества» пытались обозначить в привязке к какому-то «объективному» критерию, будь то цвет кожи, арийская кровь или англо-саксонский дух.
Именно этот «объективизм» взорвал расистский (нацистский) проект всемирной евроинтеграции изнутри. Слишком много оказалось претендентов в уберменши. Слишком негибкий, неприемлемый для одних по тем же причинам, по которым пригодный для других, — нацизм столкнул Запад с самим собой, а Россию — СССР вынудил защищаться от порабощения и уничтожения, принимая участие в чужих играх по чужим (западным) правилам и в чужих (западных) целях.
Вторая половина XX века — время «холодной войны» и «противостояния двух систем» — на самом деле была для Западного мира и для России (СССР) с её сателлитами эпохой криптоконвергенции, которая едва не закончилась для русского цивилизационного проекта враждебным слиянием-поглощением, бездонной фукуямой конца русской истории.
При этом «мировая цивилизация» — глобальная демократия общечеловеческих ценностей — исподтишка трансформировалась во всемирную систему апартеида, в сеть бантустанов для незолотых миллиардов, в которой — в отличие от правил и норм Третьего Рейха — право на вхождение в «расу господ» обусловлено уже не псевдо-биологическими и якобы объективными, но совершенно субъективными, произвольно устанавливаемыми «глобальной демократией» социально-экономическими и клановыми факторами. А когда факторы для бантустанизации становятся предметом договорных отношений, то оказывается, что договориться можно всегда — главное, знать, кого принять в переговорный процесс. Параллельно оказалась «снята» и проблема ценностей. В мягкой форме — без большевистских эксцессов — преобразовав своё «постхристианство» в человекобожие, в гомотеизм (точнее, homoтеизм), Запад — по принципу той же порнографической спирали — дошёл в расширении сферы доступного до гомотеизма (точнее, gomoтеизма) и на этом завис в достигнутом абсолютном нравственном вакууме.
Тем же — параллельным — путём прошли и наши, местные «западники». Те, кого когда-то называли демократической интеллигенцией, потом — либералами, а теперь со всё большим основанием называют либерасистами.
Крушение системы «реального социализма» стало результатом широкого общедемократического движения, но по результатам закончилось — опять же — криптореволюцией прозападных ультралибералов. Подняв народ на борьбу с антидемократической номенклатурной системой льгот и привилегий, замаскированной под общенародное социальное государство, новая элита — исподтишка — избавилась не от несправедливой антидемократической системы управления, а от социалистической маскировки. А заодно — от вынужденных, хотя бы из пропагандистских соображений, социальных обязательств государства.
Номенклатурно-коммунистический реванш, которым демократы пугали народ в 1991-1993 гг., не реализовался в обещанных формах «коммуно-фашистского путча» или «экономического реванша красных директоров». Он — исподтишка же — оформился в виде ультралиберальной диктатуры в социально-экономической сфере и «многономенклатурной» олигархической системы льгот и привилегий, системы анонимной и законспирированной куда более глубоко, чем это могло бы представиться Джиласам-Восленским прошлых лет и авторам концепций «Политбюро 2.0» нашего времени.
Этот номенклатурный реванш, осуществлённый руками социальных реваншистов 1980 – 1990-х гг., руками тех, кто рвался тогда к свободе, новым возможностям и власти, чтобы избавить себя и — вроде бы — страну от идиотских запретов и убожества «проклятого совка», вверг нас в куда более несправедливую, произвольную и бесчеловечную реальность. Реальность, в которой официально страной управляет «путинское большинство» — патриотическое большинство «Русской Весны», в которой «партия власти» провозглашает себя «социально-консервативной», в которой либералы-западники составляют маргинальное и не представленное в парламентах и заксобраниях говорливое меньшинство. Но в которой это «меньшинство» — в худших традициях позднего Суслова и раннего Ильичёва — с беспредельной наглостью навязывает обществу свою отвратительную, бесчеловечную либерасистскую идеологию «морально-генетического превосходства». При том что это же меньшинство тотально контролирует настоящее (экономику) и будущее (образование, здравоохранение и социальное развитие) народа и страны. Страны, ввергнутой — уже без Ленина, Сталина и коммунизма — в сверх-сталинистский ультрабольшевистский проект, начисто избавленный от химер человечности, сострадания и — да — совести.
Россия и сталинизм: тяжкое бремя побед
Великий Октябрьский фальстарт 1917 года закончился в 1991 году Великим Августовским сходом с дистанции и едва не выгудел в гудок колоссальную энергию становящейся русской цивилизации. Энергию, в течение семидесяти лет совершившую невозможное — она превратила безграмотный «пранарод» в эффективную человеческую силу, наделённую энтузиазмом и интеллектом, творческой энергией, военной мощью, социальной гибкостью. Силу, которая вынудила чуждую, по сути своей враждебную коммунистическую надстройку мимикрировать под русский базис, перемешивая и сплавляя воедино — до полной неразличимости в памяти потомков — великие русские успехи и огромного масштаба коммунистические провалы.
Эти небывалые, безусловные, пассионарные цивилизационные достижения большой России, несостоявшейся Российской Империи XX – XXI веков, которой Дмитрий Менделеев предсказывал первое место в мире по экономическому развитию и шестисотмиллионное население, подобны победе бегуна на длинные дистанции, отягощённого (под спортивной формой) пудовыми железными веригами. Или — словами незабвенного генерала Александра Лебедя — победе пловца, которому так нелегко плылось в серной кислоте — особенно с отрубленными ногами. Тем более что «отрубленными» оказались ноги, на которых все эти победы должны были стоять — ноги «русскости». Большевики не дали Великой России стать реальной альтернативой западному «капитализму», подсунув вместо этого свою самозваную лже-альтернативу и тем самым подкосив на корню саму возможность реализации «положительной программы» русского интегризма.
Марксистско-ленинский коммунизм — эта высшая и последняя стадия западного псевдоморфоза — объявил устами Ленина, что «не может быть свободен народ, который угнетает чужие народы» (под «угнетающим» имелся в виду народ собственно великорусский, а под угнетаемыми — все остальные: польский, украинский, почему-то персидский и китайский и т.д.), а также что «экономическое процветание и быстрое развитие Великороссии требует освобождения страны от насилия великороссов над другими народами».
Победа большевизма — завершившаяся трансформацией Российской Империи в Союз Советских Социалистических Республик — оставила русских в каком-то совершенно двусмысленном состоянии. С одной стороны, русский народ в узком смысле — собственно, великороссы — составляющий абсолютное большинство населения и представленный, в рамках большой федерации, наиболее обширной союзной республикой РСФСР, — оставался «центральным» и государствообразующим народом, и в сменившем «Интернационал» советском гимне прямо упоминалась «Великая Русь», сплотившая вокруг себя остальные «свободные республики». Собственно, именно об этом твердят и сегодня руководители «освобождённых» республик, возводящие в своих столицах «музеи оккупации», всё менее привязанные к теме коммунизма, и всё более — к теме «русского угнетения». С другой стороны, именно великороссы оставались в составе СССР единственной «национальностью», лишённой политической субъектности (которую в советской системе обозначала исключительно собственная республиканская организация КПСС), единственной, применительно к которой возможность разговора о «национальной гордости» ограничивалась упомянутой ленинской статьёй — и, как это было и в СССР, и в современной РФ — категорическим табу на «русский национализм» (он же фашизм). Парадоксальным образом — и вопреки лучшим империалистическим традициям Европы — именно великорусская «метрополия» выступала донором для своих четырнадцати «колоний», а точнее, своего рода общей колонией четырнадцати «метрополий».
Собственно, пролетарский интернационализм в масштабах отдельно взятого Советского Союза стал — для всех народов, кроме русского — вполне западным по стилю и духу многонационализмом, бомбой, заложенной Союзным договором 1922 г. (с правом выхода республик из СССР) за 69 лет до крушения Союза, и надёжной и прочной базой формирования националистических и, в конечном счёте, прозападных режимов во всех без исключения «свободных республиках», созданных и взлелеянных под властью коммунистической партии — будь то откровенно русофобские режимы нацистского толка, будь то «партнёры», реализующие свои планы ползучей русофобии под прикрытием миролюбивой «интеграционной» риторики.
Что касается мощного интегристского потенциала русского культурно-исторического типа, то колоссальная энергетика его была отчасти подорвана именно «октябрьским фальстартом» и растрачена в ходе семидесятилетнего марксистского эксперимента. Но только благодаря этому потенциалу русская цивилизация пережила и марксизм, и XX век — хотя и была ослаблена и отброшена в своём развитии.
Ослаблена и отброшена — на столетия назад. Под ударом оказались её самые основные достижения и ресурсы. Душа — потому что сначала марксизм сымитировал «новую религию», оказавшуюся базой тоталитарной «атеократической» власти. Интеллект — потому что после крушения атеократии были почти до основания разрушены сохранявшие внутреннюю мощь и традиции институты воспроизводства народного сознания: русская школа, русская наука, русское здравоохранение. Стиль жизни — потому что пустоту, насилием избавленную от души и интеллекта, быстро заполнили суррогаты западного образа жизни, ориентированного на примитивный гедонизм.
По этим болевым точкам ведётся прицельный огонь и сегодня. Всякого рода «болонские процессы» и «оптимизации» лишают Россию интеллектуального иммунитета по известной (для наиболее традиционного способа заражения СПИДом) насильственной методе. Прозападная интеллигенция становится прямым каналом разрушительной, зомбирующей пропаганды и доминирует в «интеллектуальном» информационном поле, от которого, в свою очередь, напрямую зависит мировоззрение всего (а не только прозападного) социально активного и образованного слоя. Специальные информационно-пропагандистские и политтехнологические проекты системно дискредитируют Русскую православную церковь и в целом православное христианство.
Но даже сам этот беспрецедентный, всепланетный размах необъявленной мировой войны против России и «русского мира» (пока что — просто против сказанного слова, вызывающего неистовую ненависть), выходящая за пределы операциональной целесообразности ярость в отношении Путина — вовсе не лидера всемирного сопротивления, а всего лишь (пока) символического «флажкового», сигнализирующего «Здесь Россия!», — всё это доказывает, что русский ответ всем, стремящимся поставить существование России под вопрос, ещё не дан — но может быть и будет дан. И это будет — сильный ответ, ответ по существу.
«Счастье и сила России в том и заключается, — говорил Николай Данилевский, — что, сверх ненарушимо сохранившихся ещё цельности и живого единства её организма, само дело её таково, что оно может и непосредственно возбудить её до самоотвержения, если только будет доведено до его сознания всеми путями гласности; тогда как её противники не могут выставить на своём знамени ничего, кроме пустых, бессодержательных слов: будто бы попираемого политического равновесия якобы угрожаемой цивилизации».
Но каким будет этот ответ? Откуда найдутся силы высказать его и кто распространит его по лицу земли? «То, что сегодня здесь происходит, — предполагает Освальд Шпенглер, — невозможно выразить только в словах — рождается ей самой [России] непонятный новый вид жизни, которым беременно это огромное пространство и который ищет пути к рождению».
