РI: На одном из ближайших круглых столов нашего сайта, организованных совместно с фондом ИСЭПИ, мы хотим поставить перед экспертами такой вопрос: могла ли Россия без риска для своей репутации не вступать в войну, не приходить на помощь братьям-славянам, и могла ли она, даже пожертвовав этой репутацией, из войны выйти, чтобы предотвратить революцию и гражданскую анархию. Могла ли Россия вообще забыть о «славянах», Балканах, проливах, Константинополе – о главных путеводных звездах имперской геополитики двух предшествующих веков?
Мощным аргументом в пользу положительного ответа на этот вопрос служит подданная Государю в феврале 1914 года записка бывшего министра внутренних дел Петра Дурново с точным предсказанием всех трагических событий, который последуют вслед за началом войны России с Германией. Между тем, нельзя исключать, что монархия была бы свергнута еще раньше, если бы позволила Германии и Австро-Венгрии уничтожить независимость Сербии. Статьей ростовского историка Владимира Рябцева мы начинаем тему, которую продолжим и на круглом столе, и в наших последующих публикациях.
***
События в России и мире после августа 1914 года показали, каким точным оказался содержащийся в «Записке» Петра Николаевича Дурново прогноз возможного развития ситуации в Стране и Мире после окончания лобового столкновения стран Антанты и «Центральных держав». В отличие от сборника «Вехи» (1909 г.), авторы которого предостерегали общество и властные круги о надвигавшейся опасности разрушения многовековой государственности России и всего уклада Русской Жизни, предвидение Дурново оказалось максимально верным «взглядом в будущее», точным вплоть до фактологических мелочей.
Увы, русское образованное общество (в большинстве своем) не вняло тогда его предостережениям и рекомендациям, как, впрочем, оно не вняло и алармизму «веховцев» во главе с Петром Струве (1879 – 1944), которые «уже тогда предвидели, что из ядовитых семян утопизма не может взойти добрых всходов, что они несут с собой гибель и смерть. Великая смута наших дней (эти слова автор – правовед Павел Новгородцев – писал в 1918 г. – В.Р.) показала, насколько правы были эти немногие и как ошибались те, кто ожидал русской революции как торжества и счастья русского народа. Не только государство наше разрушилось, но и нация распалась. Революционный вихрь разметал и рассеял в стороны весь народ, рассек его на враждебные и обособленные части. Родина наша изнемогает в междоусобных распрях. <…> Только самые черные дни нашей прошлой истории могут сравниться с тем, что мы сейчас переживаем». П.Н. Дурново – как раз был из тех самых «немногих» отечественных провидцев.
Справедливости ради, до сих пор есть авторы, оспаривающие авторство П.Н. Дурново или, по крайней мере, высказывающие серьезные сомнения на сей счет. Да, говорят они: еще с дореволюционных времен имеется некий текст, известный как «записка Дурново»; но является ли ее автором на самом деле П.Н. Дурново? Увы, здесь есть немало аргументов против. Учтем эти замечания/сомнения/опровержения, но не будем зацикливаться на них. В конце концов, это дело историков (чистых историков!), библио- и археографов доискиваться в данном вопросе до истины. Мы же здесь однозначные оптимисты и признаем аутентичность «Записки».
В данном случае хотелось бы дополнить более или менее известную нам сегодня биографию П.Н Дурново, добавить к его жизненному и политическому портрету еще один штрих – тот интересный факт, который до сих пор практически неизвестен широкой публике, а специалистами, если и упоминается, то с неохотой и нечасто.
* * *
Будучи монархистом и ни в коем случае не отказываясь от своих убеждений, но видя и понимая в то же время, что Империя находится в глубоком затяжном кризисе, что будущее страны не предвещает консерваторам ничего хорошего, как человек чести и «охранитель природы» российской государственности после 1914 г. Дурново пошел еще на один смелый шаг, который свидетельствует о том, сколь высоким гражданским сознанием обладал этот человек и каким (настоящим, а не показным) патриотом России он был. А ведь какой дурной славой, особенно у так называемой общественности и либеральных кругов он был окружен!? Трудно себе представить. Поди сыщи такого другого… (даже среди консерваторов). Особенно распоясались эти бесконечные «левые» и всякого рода либералы после кончины Петра Николаевича. И как только ни называли П.Н. Дурново: «мракобес», «Вий русской реакции», «ретроград», «черносотенец» и т.д.!? Какие только грехи ему не приписывались!? И тем не менее последующий ход событий доказал его правоту. История оказалась на стороне этого самого «мракобеса» и «черносотенца».
Об этом «шаге» П.Н. Дурново знают неизмеримо меньше, чем о его докладной записке царю. Речь идет о последнем публичном выступлении Петра Николаевича в Государственном совете, имевшем место 19 июля 1915 г. Эта речь лидера правых стала, по отзывам прессы того времени, не только его «лебединой песней», своего рода предсмертным завещанием, но и «месседжем» возглавлявшегося Дурново всего консервативного крыла политического класса России царю и его ближайшему кружению. Речь Дурново приковала внимание общественности и вызвала далеко не однозначные суждения, даже в среде правых политиков. Но уже одно то, что он вообще решился приехать на заседание Государственного совета (в канун новой сессии Дурново находился в своем имении в Саратовской губернии) и, будучи не в лучшем физическом состоянии, решился выступить перед широкой публикой, говорит о многом. Говорит, прежде всего, о мужестве этого человека и его глубокой озабоченности судьбами Отечества… А суть дела вот в чем.
В то время Дурново был крайне обеспокоен оживлением либеральной оппозиции в стране и неоправданной, на его взгляд, уступчивостью правительственной власти этим силам. Все происходило, напомним, в первый год войны. Касаясь военных неудач России, Дурново представил членам верхней палаты свой взгляд на их причины.
По сути – дал диагноз неудовлетворительного состояния военной машины Империи. «Мы, как всегда, очень плохо подготовились к войне по всем отраслям военного и гражданского управления, – начал политик-консерватор, – мы по прежнему порядку и по исконной привычке среди громадных ворохов бумаг все время искали и не могли отыскать Россию в войне, и поэтому вели войну без достаточной и совершенно необходимой интенсивности. Виноваты в этом мы все, грамотные русские». Подчеркнув, что наиболее виноватых он называть не будет, докладчик отметил, что этого и не требуется, так как «корень зла не в них, а в том, что мы боимся приказывать». На последние слова надо обратить особое внимание. С них речь Дурново приобрела программный характер и потом наделала немало шуму в либеральной прессе.
«Боялись приказывать, и вместо того, чтобы распоряжаться, писались циркуляры, издавались бесчисленные законы, а власть, которая не любит помещений, тем временем улетучивалась в поисках более крепких оболочек, которые и находила там, где ей совсем не место, – отмечал Дурново. – Между тем мы были обязаны твердо помнить, что в России еще можно и должно приказывать и Русский Государь может повелеть все, что Его Высшему разумению полезно и необходимо для Его народа, и никто, не только неграмотный, но и грамотный, не дерзнет Его ослушаться. Послушаются только Царского повеления, но и повеления того, кого Царь на то уполномочит. <…> Вот почему правительство обязано воспитывать в этом духе не только народ, но и все без исключения учреждения из народа исходящие, а также и своих собственных представителей. Без этого нельзя вести войны и всякую начавшуюся благоприятную войну можно превратить в непоправимое бедствие».
Выход из сложившейся печальной для власти и правых ситуации виделся Дурново в следующем: «Нужно бросить перья и чернила, молодых чиновников полезно послать на войну, молодых начальников учить приказывать и повиноваться и забыть страх перед разными фетишами, перед которыми мы так часто раскланиваемся. Когда пройдет несколько месяцев такого режима, то всякий встанет на свое место, будут забыты никому не нужные сейчас реформы, и мало-помалу пойдут победы, которые приведут Россию к положению, когда уже будут возможны реформы и всякие другие изменения. Но можно только удивляться, читая о реформах средней и высшей школы в такие времена как теперь».
Можно согласиться с одним из современных комментаторов этой речи: речь П.Н. Дурново – несколько прямолинейная и лишенная всяческих экивоков – в своей основе была, вне всякого сомнения, справедливой. Другое дело, что рецепт Дурново (напомним, экс-министра внутренних дел Российской империи) по наведению порядка в ведущей тяжелейшую войну стране некому было претворять в жизнь. Приказывать тогда власть действительно разучилась. А оппозиционно настроенная часть общества, не говоря уже о радикальных элементах, как и следовало ожидать, встретила этот демарш в штыки, поспешив навесить на дальновидного старика ярлык махрового ретрограда, «не понимающего» подлинных интересов России. Однако он-то как раз и оказался прав.
Слабость царизма вела страну к катастрофе. Россия медленно, но верно стала погружаться в состояние новой «Большой смуты», которая в итоге, как писал Струве, обернулась для страны «разрушением государственности и экономической культуры, разгулом погромных страстей, в конце концов поставившим десятки миллионов населения перед угрозой голодной смерти». И виной тому, по Струве, было отнюдь не одно только «государственное отщепенство интеллигенции», зараженной идеями революционного социализма и тиражировавшей их в обществе (растлевая ими, прежде всего, крестьянское большинство населения Империи). Нет, виной тому была и верховная власть, которая в течение XVIII и XIX вв. «окончательно осознала себя как силу, независимую от “общественных”, сословных в то время элементов, и отложилась в такую силу. А общественные элементы за это время одной своей частью привыкли государственную власть мыслить только в этой независимой от “общественных” элементов форме и всю свою психологию приспособили и принизили до такой государственности. Другой же своей частью они все больше и больше отчуждались от реального государства, ведя с ним постоянно скрытую, подпольную, а временами открытую революционную борьбу. Это отщепенство от государства получило с половины XIX в. идейное оформление, благодаря восприятию русской интеллигенцией идей западноевропейского радикализма и социализма».
Согласимся со Струве. Да, деваться некуда: России с тогдашней верховной властью не очень повезло. Но прежде всего – не очень повезло с персонификацией этой власти – тогдашним нашим царем (при всем том, что он, как нам говорят, был добрым и хорошим, простодушным человеком, прекрасным семьянином и т.д.). Между прочим, били тревогу и более правые, чем Струве, люди и круги тогдашнего российского общества. Лейтмотив их выступлений, призывов, стенаний был таков: «монарх ведет монархию к гибели».
Людей этого круга не мог не волновать вопрос: как же так? Почему за какой-нибудь десяток лет, находившаяся в своем «величественном спокойствии», Империя подошла к полному краху. И их в этом плане не очень утешали фразы, авторы которых пытались снять ответственность за это с самого русского монарха (как тут не вспомнить известное определение Льва Тихомирова, называвшего Николая II «искупительной жертвой за грехи поколений»).
Пожалуй, лучше других это негативное настроение правых выразил Александр Гучков. В своих публичных речах осени 1913 г., он рисовал трагическую картину положения России и пугал грядущими «потрясениями и гибельными последствиями». На ноябрьской конференции октябристов Гучков так определил парадоксальность положения своей партии: «Историческая драма, которую мы переживаем, заключается в том, что мы вынуждены отстаивать монархию против монарха, церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти против самих носителей этой власти!» Еще более откровенно он высказывался в разговорах с близкими и друзьями: «Власть идет по роковому пути. Она не сознает, что приведет к революционному выступлению изнутри…, и тогда прощай, Великая Россия! Или соседи в расчете на нашу внутреннюю рознь спровоцируют войну, и тогда вспыхнет народная революция, которая все снесет». И далее: «Переживем ли мы опять смутное время?…». Не случайно левая печать отозвалась на его выступлениях просто и точно: «Александр Иванович Буревестник». Как бы там ни было, но с этим страна вступила в новый – 1914-й – год. Иными словами, положение дел в Империи не располагало к благодушию.
Под знаком все более портившихся отношений Думы с правительством прошел весь 1915-й год. К его концу царь и его министры практически совсем игнорировали «думцев». В 1916-м резко обострились отношения царского правительства с буржуазными партиями (скажем, с теми же кадетами).
Констатируя эти факты и думая о той доле, которая досталась Российской империи в связи с ее последним монархом, невольно вспоминаешь слова Генри Киссинджера из его книги «Дипломатия», где этот гуру американской политологии международных отношений писал так: «Испытанием для государственного деятеля является способность выявить в вихре сиюминутных событий истинные долгосрочные интересы собственной страны и разработать соответствующую стратегию их достижения». И чуть ниже продолжал: «Бездумие дорого обходится государственному деятелю, и эту цену рано или поздно приходится платить. Действия, предпринимаемые под влиянием настроения в данный момент и не согласующиеся со стратегией общего плана, не могут быть терпимы до бесконечности».
Увы, в нашем случае все было как раз наоборот – вопреки «рецепту» мудрого американского дипломата и геополитика. Наш царь в канун революции больше занимался собой, своей семьей и/или своим окружением, нежели делами огромной по размерам Империи, «страны-континента». Посему и результат. С другой стороны (смотря как на дело посмотреть), в этом была и своя закономерность, со своей русской спецификой: Николай II был тем, кем и должен был быть Суверен в эпоху заката его Империи, «эпоху упадка».
Нельзя не отметить еще один фактор, почти неизбежно обрекавший Россию сначала на относительно верхушечную, либерально-демократическую революцию, а затем на ее неизбежную эскалацию и радикализацию. Дело в том, что со вступлением России в новый век, при всем том мощном росте и быстром «взрослении» российской державы и ее стремительном превращении в аграрно-индустриального колосса, вышедшего по своим экономическим показателям на четвертое место в мире, пришли и немалые «издержки», а именно: иная философия жизни – пресловутый «прогрессизм». Возникла новая и недопустимая для православной Империи ситуация, когда церковная вера стала заменяться светской верой – верой в земные радости и материальные блага, а религиозное дерзновение, религиозное рвение и подвижничество – трансформироваться в секулярное сознание, ведшее к политической деятельности, к борьбе с инакомыслием и в конечном счете к революции. Революция вообще становится неким идеалом, «новой религией прогресса». Не последнюю роль в этом, как справедливо заметил историк Михаил Смолин, сыграла духовная праздность культуры «серебряного века», которая во многом подвергла сомнению ценности великой русской культуры XIX в.
Как пишет тот же автор, к концу XIX столетия наиболее популярными становились идеи деизма, рационализма, позитивизма и материализма. На рубеже веков неожиданно для многих произошел «духовный переворот» – на русское общество хлынул поток всевозможной языческой мистики, в виде спиритических, оккультных, теософских, буддистских, индуистских и прочих учений. Эти новые «духовные» веяния во многом становятся «духами времени» (порубежного времени!), всевозможными фантазиями Андрея Белого, спиритуалистическими сеансами в салонах Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, «дионисизмами» Вячеслава Иванова и т.д. и т.п. Тело человека «серебряного века» – бьется в конвульсиях новых танцев (вроде танго), язык бессвязно бормочет то стихами, то прозой о том, что глаза видят в морфийно-гашишных или гипнотических видениях.
После открытия в Москве Русского антропософского общества (сентябрь 1913 г.) и выхода в свет в том же году литературно-мистической рефлексии 1905 года – романа Андрея Белого «Петербург», который писатель Владимир Набоков поставил в один ряд со знаменитым «Улиссом» Джойса, в российском обществе вообще широкое распространение получили мистика, религиозная философия, экзальтированная поэзия. Они стали как бы духом времени, интуитивно же прозреваемая иными авторами, слегка «угадываемая» ими революция – заметной апокалиптической ноткой в нем.
Вот в таком полуобморочном, полубессознательном, фантазийно-возбужденном, материально благополучном и духовно-сонном состоянии находилось русское общество (прежде всего, естественно, среда городской интеллигенции) в преддверии «всероссийского взбалтывания». Особую роль в подготовке общества к принятию революции сыграла старая школа, которая де-факто закладывала принципы вненациональности, внеконфессиональности, внегосударственности, из чего в конечном счете и выросла «космополитическая стая» – российская революционная интеллигенция (все эти «бесы», «демоны» и пр. в духе Верховенского и К°).
Но что еще важно подчеркнуть: сама революция в России не могла бы шагнуть так далеко в плане дестабилизации государства и страны, если бы либеральное общество не сочувствовало революционерам столь открыто, буквально провоцируя их на радикальные действия. «Смиренные» либералы и радикальные революционеры были как начала и концы единого революционного миросозерцания, внутри которого либералы занимаются раскачкой традиционного общества, а революционеры довершают дело разрушения его основ самим актом революции. В конце концов, либеральной пропагандой был сформирован целый революционный слой профессиональных революционеров, замыкающийся в «партию» и создающий особый мир отщепенцев, готовых к борьбе с остальной нацией, с институтами государства.
Либерал, почти всегда имевший возможность открыто и легально высказывать свои суждения, готовил себе страшного ученика в социализме, не останавливающегося на личности и ее гражданских правах, на том, что не преодолено либералами в силу их непоследовательности в разрушении «старого» мира. Поэтому вслед за индивидуалистическим либерализмом неустранимо шла следующая фаза – примитивный социализм с его антигуманным «сверхколлективизмом».
Удивительная все-таки страна Россия! Воистину не было и нет в ней «своего Пророка». А кои и есть, то не признаются власть предержащими, игнорируются общественным мнением, подвергаются осмеянию толпы. Не любили и не любят в ней прислушиваться просто к мнению мудрых людей, даже если они – поэты.
Взять хотя бы разбираемую нами ситуацию – 1914 – 1916 гг. Спрашивается: что происходило в окружении Николая II и в самóй его (как мы теперь знаем, не самой мудрой) голове? Кого только не было в окружении царя? И кого только он ни слушал? Наверное, тех, кто посоветовал царю отпраздновать 300-летие дома Романовых пышно, с размахом (торжества длились чуть ли не целый год!). Мало того, что это окружение было очень неоднородным (в нем достаточно жестко боролись за влияние на царя германофильская и англофильская группировки), а сам самодержец допускал серьезные конфликты со своими приближенными и ближайшими помощниками (как тут не вспомнить его конфликты со Петром Столыпиным). Мало того, что он допускал к кормилу власти таких «странно-одиозных» личностей, как Распутин, позволял творить несуразности «придворным камарильям» (например, «безобразовской шайке», как это было в 1898 – 1904 гг.).
Заметим: увы, дело только этим дело не ограничивалось. Царь еще и позволял влиять на политическую жизнь Империи и лично на свою семью разного рода «безответственным силам» вроде всякого рода «салонов» (типа «политического салона» графини Игнатьевой) или анонимного оккультного кружка «Мезори», прославившегося своим смертным приговором в отношении Сергею Витте, а также мутным личностям типа основателя ордена мартинистов Папюса и/или мага-медиума и предсказателя, советника Николая II, еще до Распутина, «Мастера Филиппа» / Ф.А. Ницье (1849 – 1905). Но эти «деятели» – еще куда ни шло…
А ведь царская чета, не особо доверяя своим министрам и советникам, окружала себя и разного рода юродивыми – как раньше говорили, «дураками» и «дурками», причем несть им числа (Митя Кояба, инок Мардарий, старица Мария Михайловна, Паша из Дивеева, и т.д. ). Как все это совмещалось с задачами управления сложнейшим государством, да еще в предкризисную эпоху? Один только Бог знает…
Просто странно, как и почему царь – человек, все-таки весьма образованный (знал пять иностранных языков), мировоззрение которого во многом сложилось под влиянием его учителя – выдающегося государственного деятеля и видного ученого-экономиста Н.Х. Бунге (1823 – 1895) – мог опускаться до такого уровня. Но это было так.
Спрашивается: как такая терпимость к аномальным личностям и такая всеядность монарха могла влиять на властную вертикаль и управляемость внутримперских процессов?! Риторический вопрос. Поэтому, естественно, сопротивляемость властных структур Империи все более множившимся вызовам и угрозам в ее адрес постепенно, но неуклонно стала снижаться. Но разного рода ультралибералы полагали и уверяли всех окружающих, что в случае падения трона ничего страшного не случится. Грядущая республика, от которой они ждали всяких и великих милостей, – благо, «манна небесная», «политический каравай»! Все так.
Но правда и в том, что консервативные круги тоже, и даже сам Государь, рассуждая гипотетически о падении трона и вообще «закате» монархии в России (будучи, естественно, не в восторге от этой перспективы), тем не менее «никак не мыслили в категориях “гибель России, “катастрофа” и уж точно не могли представить себе ничего похожего на архипелаг ГУЛАГ.
Фантазия для этого была бедна, отчего и цена возможной ошибки не представлялась совсем уж страшной и запредельной». Массовым настроением было: «Уже пережили страшную смуту – 1905 – 1907-х гг.», «Ничего страшнее уже не произойдет», «Вроде бы не из тучи гром (хоть и очередной!)». Хотя мудрые люди (даже из среды либералов, правда, правого толка) говорили, что «не стоит успокаиваться», вредно «вести себя смирно»; обращаясь к интеллигенции, призывали ее «пропитаться духом государственности» и «дисциплины», а заодно с этим и ответственности за судьбу Отечества. Но прежде всего этим духом должна была пропитаться сама Власть. Она же… будто онемела, потерла чувство реальности, невольно открывая «двери» для рвавшейся внутрь огромного «Российского Дома» гражданской смуте и силам хаоса.
«Тень над русским престолом» (именно так назвал свою интересную, написанную из «нашего сегодня» книгу писатель и журналист Гарри Каролинский (ныне живущий в США) надвигалась все быстрее, все больше закрывая для страны «радужное солнце Истории». Да, конечно, в этих условиях предательски по отношению к государству себя вела так называемая интеллигенция, значительные круги которой попросту отступили от понимания державного бытия России и тем самым подтачивали ее былые устои, но и сами власть предержащие вели себя не подобающим образом. Как писал по этому поводу евразиец Петр Сувчинский: «Нужно решительно признать, что… дореволюционная власть в последние десятилетия явно утеряла непосредственно-живую связь с народом, культурой и современностью, и за это она ответственна. Главное зло было не в недостатках строя, а в том, что, начиная с верхов власти, обнищало духовно, выродилось и потеряло свой смысл, императивность и даже стиль русское великодержавие».
В итоге, как пишет Сувчинский, царские круги утрачивали то, что должны были пестовать, холить, лелеять пуще всего – «державно-историческое задание России». Но, по большому счету, именно этим-то она всерьез и не занималась. «Эта утрата и беспомощность русского правительства и русского “охранения” в деле прямого внушения народу его исторического достоинства и задания сыграли, между прочим, роковую роль в длительной борьбе власти с революцией».
Власть, если бы хотела – могла опереться на имевшийся у нее под боком интеллектуальный ресурс. Ведь в ее распоряжении были такие блестящие аналитики и прогностики, как, например, Дурново. И что же? «Спроса» со стороны монаршей особы на эти фигуры не было. Таким образом, получается, что он не хотел слушать и не слышал (даже если эти фигуры и могли как-то доводить ему свои сигналы о неблагополучии страны и государства) главных советников – тех, кого как раз и надо было слушать! Документы же, выходившие из-под их пера (целевые письма, докладные записки, меморандумы и т.д.), или клались под сукно, или игнорировались, или просто бесследно пропадали в море бумаг, которыми обрастали имперские министерства и ведомства. И почему-то о геополитически значимых документах больше знали за рубежом, чем на родине, и, как правило, чаще всего здесь проявляли повышенную осведомленность недруги нашей страны.
Но проблема была еще и в том, что к тому времени, которое мы здесь описываем, ведение международных дел оставалось областью жизни государства, все еще закрытой для общества. Основной закон Российской империи отдавал всю полноту власти в этой сфере именно царю. Это всегда было «уязвимым местом» Империи. Даже когда страной правил сильный царь, замечал Киссинджер, «автократическая система выработки в России политических решений мешала согласованности внешней политики». Если же к этому добавить, что, по словам того же автора, «исполнительная власть царя отступала на второй план перед его аристократическими представлениями о том, как положено жить государю», то не приходится удивляться возникновению ситуаций паралича власти в международных делах, частенько имевшего место.
Государственная дума была тогда «не в силе», вообще она делала свои первые шаги. Потому она не имела права по собственной инициативе обсуждать внешнеполитические вопросы. Так что основные вопросы «бытия России в мире», или, как мы говорим сегодня, ее геополитическая ориентация в сопредельном пространстве, отдавались исключительно в ведение царя.
Итак, только ли распоясавшиеся леворадикальные элементы, вкупе с инородцами и мировой финансовой «закулисой» привели страну к коллапсу? Ответим: конечно, нет. Не только они. Прежде всего, к этому привело поведение господствующего дворянства (в известной мере обуржуазившегося), продолжавшего оставаться у власти и не желавшего терять свои привилегии, а заодно с этим и престижное потребление. Речь идет о том сословии старой России, которое внешне хоть и обуржуазилось, но на деле не хотело идти на реальный контакт, на союз с торгово-промышленными кругами (подлинной, хотя и немногочисленной тогда буржуазией). А предприниматели по праву требовали своего: как большей свободы для предпринимательской деятельности, так и возможности отстаивания своих интересов политическими средствами, что вызывало порой плохо скрываемое раздражение властей. В лице своих лучших представителей этот класс, олицетворявший собой новый, стремительно развивавшийся, экономический уклад, на деле думал о «Благе Державы», поражая порой своими проектами и инициативами даже западных коллег. Как тут не вспомнить, например, весьма показательную историю с Фондом Христофора Леденцова (1842 – 1907), которого по праву называют «русским Нобелем». Ведь созданный по завещанию этого вологодского купца и мецената Фонд, помимо ценнейшего опыта построения хозяйственного механизма нового типа, предлагавшегося им стране, генерировал и финансировал лучшие научные исследования и разработки, определившие лицо страны, причем на долги годы вперед.
Так или иначе, но Россия неуклонно катилась к революции. Страна вступала в полосу «Второй Великой Смуты», которая в итоге привела к тому, что в стране восторжествовала абсолютно «бесовская» и греховная (безбожная) власть. Остается загадкой, как мог русский народ, бывший к 1917 г. во многом еще патриархальным, «народом-богоносцем» (хотя понятно, что не весь он, а его часть – но часть значительная) поддержать культурный нигилизм отечественных «р-р-революционеров» и впасть в самое примитивное богоборчество во имя построения некоего «светлого (коммунистического) будущего»?!
Но факт остается фактом. В понимании великого писателя Земля Русской Михаила Пришвина он звучит так: «Русский народ создал, вероятно, единственную в истории коммуну воров и убийц под верховным руководством филистеров социализма». Очень метко сказано и главное – точно.
Жизнь высших сфер российского общества, особенно приближенной к царю знати, которая мало прислушивалась даже к немногим аналитикам и «пророкам», бывшим в ее среде, как будто специально, демонстрировала правоту суждений великого русского геополитика и военного деятеля А.Е. Вандама, писавшего в 1912 г., что «искусство управления государством зависит не от вида и названия правительственных органов, а от способности приставленных к делу людей». То есть от качества человеческого материала, «приставленного к власти» – добавили бы мы. А он-то как раз – не креативный класс тогдашней России (ученые и инженеры, врачи и педагоги, писатели и ответственные публицисты), а именно ее власть, правящий на тот момент «политикум» – оставлял желать лучшего. И им, по большому счету, вообще было не до таких седовласых мудрецов, как сенатор П.Н. Дурново, и тем более, до каких-то там «лебединых песен» с их стороны…
