РI приступает к сложному разговору о наследии германского консерватизма. Мы вообще хотим начать с читателем сложный разговор о сложных явлениях и весьма неоднозначных людях. Когда мы разбирали французский консерватизм, то сразу же выделили его больной пункт – как и при каких обстоятельствах он отступил перед напором республиканцев и антиклерикалов. Почему он оказался слабее своих противников? В случае с консерватизмом германским нам надо понять, явился ли национал-социализм гитлеровского образца законным наследником консерватизма бисмарковской эпохи или же его прямым конкурентом. И здесь не обойти фигуру, может быть, самого известного идеолога германского политического объединения Генриха фон Трейчке (1834–1896), который вошел в историю, как адепт воинствующего милитаризма и антисемитизма. Трейчке едва ли может считаться добрым другом славян и русских, и в нашей стране у него всегда была дурная слава. Однако можно ли считать Трейчке предшественником Гитлера? Можно ли без натяжки уравнять этого «национал-националиста» с нацистами? На эту тему размышляет историк Станислав Смагин.
***
При мимолетном и не слишком внимательном взгляде Отто фон Бисмарк способен показаться не просто сугубо консервативным политиком, но и вообще едва ли не идеальным образцом консерватора. Однако, как и любая крупная историческая фигура, «железный канцлер» с трудом помещается в прокрустово ложе штампов и стереотипов. Некоторые деяния Бисмарка в сфере внутренней и внешней политики были если не революционными, то близкими к этому статусу. Да и само объединение Германии, если вдуматься, было актом во многом революционным и антиконсервативным, национально-либеральным, подобно почти параллельному по времени и сути итальянскому Рисорджименто.
У Бисмарка не было своего Гарибальди, как у Кавура, но если схожий бунтарь и одновременно ирредентист (современный российский аналог – Лимонов) имелся бы в его поле зрения, он непременно был бы им использован.
Неоднозначность процесса рождения Германской Империи особо болезненно ощущалась консервативными силами центра новой державы, сиречь Пруссии. Прусский король Вильгельм I, дядя императора Александра II, за день до того как самому стать императором Германии, не ликовал от радости, а горько сетовал: «Завтра худший день в моей жизни – похороны Пруссии». Оценка консерваторами дальнейшего пребывания Пруссии в составе Германии мало отличалась от изначального скепсиса. Очень хорошо эти настроения сформулировали немецкие историки Себастьян Хаффнер и Вольфганг Фенор в своем классическом труде 1980 года «Прусские портреты»: «Произошло не опруссачивание Германии, а огерманивание Пруссии».
Соответственно, представители немецкого консерватизма, который в течение долгого времени практически был синонимом консерватизма прусского, настороженно воспринимали многие инициативы Бисмарка. Они неоднозначно относились к антикатолической политике «культуркампфа», считая ее косвенно ущемляющей и протестантские интересы, не вызывал у них энтузиазма курс на колониальную активность, не радовало расширение гражданских свобод и секулярного пространства. Отметим, что, говоря в этом абзаце о консерваторах, мы в первую очередь имеем в виду Немецкую консервативную партию, ибо немногочисленная, но влиятельная Партия свободных консерваторов, она же Имперская, в основном Бисмарка поддерживала.
Знаковой и достаточной символичной фигурой для немецкого консерватизма того периода нам представляется Генрих фон Трейчке.
С одной стороны, к роли и месту Пруссии в объединении Германии этот человек относился не сдержанно, а ровно наоборот, восторженно, не будучи при этом природным пруссаком. С другой, именно он и именно поэтому ярче многих олицетворяет противоречия и побочные болезненные эффекты, с которыми столкнулись консерваторы Германии в процессе перехода от партикулярности и удовлетворенности статусом региональной державы к империалистической агрессивности и великодержавности.
Сведения о Трейчке у среднего интеллектуала обычно ограничиваются двумя цитатами. Одна принадлежит перу социолога Ральфа Дарендорфа и гласит: «В имперской Германии были национал-националисты, как Трейчке, национал-социалисты, как Шмоллер, национал-либералы, как Вебер, и множество версий и оттенков этих позиций, но все группы исповедовали примат национального». Здесь всё понятно и не противоречит истине – для Трейчке национальное чувство настолько преобладало над социально-экономическими взглядами, что вторые при формулировании мировоззренческой позиции не имели шансов встать вровень и через дефис с первыми.
Вторая цитата еще более известна и автором имеет самого Трейчке: «Евреи – наше несчастье». Как мы покажем ниже, данная фраза вырвана из контекста и всей гаммы мыслей героя нашей статьи не отражает.
Генрих фон Трейчке родился 15 сентября 1834 года в Дрездене в семье офицера саксонской армии. Если Пруссия была среди многочисленных немецких государств того времени военно-политическим гегемоном, то Саксония имела такой же авторитет и вес в плане культуры и образования, недаром Лейпциг с легкой руки Гете называли «маленьким Парижем». Трейчке сполна воспользовался преимуществами своей малой родины, получив блестящее образование в Лейпцигском университете, а затем и в университете Бонна. В 1859 году он становится профессором Лейпцигского университета. На тот момент молодой ученый стоял на позициях узкосаксонского феодально-монархического консерватизма.
Тем не менее, уже в его диссертации 1859 года проскальзывает мысль о том, что национальная общность сильнее сословных различий. В 1863 году Трейчке перешел на работу во Фрайбургский университет. Примерно тогда же он постепенно эволюционировал от консерватизма к национал-либерализму и одновременно, следя за политической жизнью Пруссии и деятельностью Бисмарка, сделал вывод, что этот человек с декларируемой им «реальной политикой» – главная надежда Германии на объединение.
Трейчке становится рьяным сторонником «малогерманского пути» объединения, то есть вокруг Пруссии, а не Австрийской империи, так как при интеграции под эгидой Вены, а не Берлина было решительно непонятно, что делать с обширнейшими не-немецкими владениями и многочисленными подданными Габсбургов. Ученый переехал в Пруссию, поддержав ее во время австро-прусской войны 1866 года, редактировал журнал «Прусский ежегодник», работал в Кильском и Берлинском университетах, выступал в роли идеолога Национал-либеральной партии.
Взгляды Трейчке при этом не были слишком близки классическому либерализму. Он призывал к мобилизации нации, осуждал прогрессизм и приверженность идеям Просвещения как противоречащие делу национального объединения, воспевал этатизм и называл государство высшим благом, превосходящим любые личностные интересы. Практически по стопам Трейчке через полвека с небольшим пошел Николай Устрялов, который тоже являлся, если разбирать скрупулезно, не национал-большевиком, а именно национал-националистом, рассматривавшим большевизм как временный и причудливый способ реализации национальных интересов.
Рождение Второго Рейха стало триумфом в том числе и лично Трейчке. Он был избран депутатом рейхстага от Национал-либеральной партии, придерживаясь (повторимся) взглядов, которые уместнее назвать всё более укреплявшимся правоконсервативным национал-этатизмом. Свои университетские лекции того времени он читал студентам в нарочито грубой манере прусского офицера, разговаривающего с солдатами. Одновременно Трейчке работал над главным своим детищем, пятитомником «История Германии в ХIX веке», первый том которого увидел свет в 1879 году.
«История Германии» стала достаточно талантливой попыткой примирить прусский консерватизм и общегерманскую идею. Трейчке постулировал идею великой, имеющей трансцендентные корни миссии Пруссии по объединению Германии и умножению ее мощи. Основные вехи этой миссии – Тевтонский орден, Реформация и рождение протестантизма как национальной религии немецкого народа (Трейчке 1870-х – рьяный антикатолик), освободительная борьба против Наполеона в 1813–1814 годах. Основными движущими силами великой объединительной миссии ученый называл государство и выдающихся исторических деятелей Пруссии, в частности Лютера (Реформация), Фридриха Великого (возвышение Пруссии) и Бисмарка (решающий аккорд).
На страницах «Истории Германии», как и других своих трудов, Трейчке предстает монархистом, безусловным сторонником династии Гогенцоллернов, но для него монархия – объект привязанности не сама по себе, а как гарант превращения Германии в мощную и всемирно уважаемую державу.
Примерно в то же время, которым датируется начало издания «Истории», Трейчке публикует несколько заметок по так называемому «еврейскому вопросу». Увы, сейчас они служат практически единственным мерилом личности этого выдающегося историка и яркого персонажа немецкой общественно-политической жизни второй половины XIX века.
Кумир Трейчке, Отто фон Бисмарк, антисемитом не был. В 1866 году он присутствовал на открытии берлинской синагоги, в его окружении евреи были не на последних ролях, он неоднократно заступался за евреев в Румынии и балканских провинциях Османской империи. На Берлинском конгрессе 1878 года у Бисмарка даже вышла на сей счет перепалка с Горчаковым – немецкий князь поддерживал гражданское равноправие евреев в Сербии и Румынии, а русский князь возражал ему.
Тем не менее, острокритическое отношение к евреям и еврейству – одна из характерных черт тогдашней немецкой политической мысли и публицистики. Отметим, что эту критичность сложно приписать исключительно «реакционному», националистическому, консервативному и национал-консервативному лагерю. Заядлый антисемит и автор самого термина «антисемитизм» Вильгельм Марр был социалистом и анархистом. Социалистом был и Евгений Дюринг, широко известный у нас как объект препарирования в книге «Анти-Дюринг» Ф.Энгельса и менее известный как автор книги «Еврейский вопрос – как вопрос о расовом характере и его вредоносном влиянии на существование народов, на нравы и культуру», запрещенной на территории РФ решением Мещанского районного суда г. Москвы от 03.12.2008 года.
Наконец, ближайший соратник Энгельса, Карл Маркс, сказал о еврействе и евреях немало крайне нелестных слов, хотя и сам принадлежал по крови к этому народу. Однако значительно больше осуждения доставалось тогда и по-прежнему достается именно Трейчке.
Мы не будем приводить все его размышления на заданную тему. Остановимся на самой, пожалуй, скандально известной заметке, опубликованной в 1879 году и получившей название «О нашем еврействе». Приведем некоторые выдержки из нее:
«Среди знаменательных изменений в сознании нашего народа самым странным кажется общественное движение против еврейства… Через нашу, немецкую восточную границу ежегодно просачиваются из польской колыбели тысячи амбициозных юношей, продавцов готовой одежды, сыновья и внуки которых овладевают биржей и газетами Германии…
Сегодняшняя громогласная пропаганда, грубая и отталкивающая, – это естественная реакция немецкого народа против чуждого элемента, овладевшего слишком большой частью национальной жизни… Движение это глубоко и крайне сильно… Оно охватывает и образованные круги, с отвращением отвергающие нетерпимость церкви и национальное высокомерие – в этих кругах все чаше звучит: «Евреи – это наше несчастье». Разумнейшие не думают об отмене или хотя бы сокращении совершившейся эмансипации еврейства, это было бы открытой несправедливостью, отступлением от лучших традиций нашей страны, тем более, что оно не только не устранит болезненных национальных различий, но может даже усилить их. … Единственный выход для наших сограждан-евреев – это беспрекословное решение стать немцами, как давно сделали многие из них – на наше и свое счастье. Это не может осуществиться в полной мере: евреи всегда останутся людьми восточного склада, лишь разговаривающими по-немецки… Но можно смягчить различия, если евреи, всегда так много говорящие о терпимости, станут действительно терпимы и начнут вести себя с почтением к вере, обычаям и чувствам немецкого народа, давно искупившего свои старые грехи и даровавшего им права человека и гражданина».
Какие выводы можно сделать из приведенного обширного отрывка?
Во-первых, фраза «Евреи – это наше несчастье» вырвана из контекста и является констатацией общественных тенденций и настроений.
Во-вторых, основные упреки автор адресует не еврейству Германии в целом, а недавно переселившимся польским евреям, предельно чуждым немецким традициям и жизненному укладу. Подобные досадные аберрации при рассмотрении схожих проблем случаются и в наше время. Так, уважаемая Леокадия Михайловна Дробижева заявляет, что поведение исламских мигрантов в Европе нельзя толковать в терминах конфликта цивилизаций, ведь в России бесконфликтно сосуществуют русские и татары; хотя всем известно, что татары – один из самых мирных исламских народов планеты, предельно дружественный русским и давно ассимилированный русской цивилизацией, поэтому сравнивать его с вчерашними жителями бурлящего Ближнего Востока некорректно.
В-третьих, Трейчке подчеркивает невозможность де-эмансипации немецких евреев, что укоренившихся, что свежеприбывших. Из двух наиболее распространенных подходов к «еврейскому вопросу», сегрегационного и ассимиляционного, он выбирает ассимиляцию. Для него, как и для многих современников, неприемлем лишь третий путь – существование евреев в обществе, но в качестве противопоставленной ему страты.
Наконец, в-четвертых. К сожалению, одной из неотъемлемых черт «еврейского вопроса» является эксклюзивность прав на его обсуждение, в том числе спокойное, корректное и подчеркнуто чуждое фобий. Скажем, представителю либеральной интеллигенции – по определению филосемитской – Леониду Парфенову дозволяется в только что вышедшем фильме подсчитывать количество евреев в руководстве российских левых партий начала ХХ века, хотя учебник истории Вдовина и Барсенкова был за подобные выкладки заклеймен как «фашистский». Писательнице Дине Рубиной вполне допустимо говорить о присущем евреям «проклятом гене социальной справедливости», в то время как кто-либо другой за попытку приписать евреям некие генетически предопределенные черты поведения наверняка подвергся бы остракизму.
Статья «О нашем еврействе» Трейчке выглядит не озлобленной антисемитской агиткой, а попыткой критического и нелицеприятного, но всё же взвешенного и конструктивного рассмотрения проблемы. Мы бы сравнили ее с такими произведениями русских писателей и мыслителей, как «Что нам в них не нравится» Шульгина (заступившегося, кстати, за Бейлиса), «Двести лет вместе» Солженицына и «Россия и евреи» Карсавина, причем ближе всего (не по выводам, во многом противоположным, а по тону) к последнему.
Претензии на объективность и спокойный тон Генриха фон Трейчке не спасли. Он получил от либералов и прогрессистов в Германии и за ее пределами клеймо злодея-шовиниста и умер, обласканный властями, в звании официального прусского историографа и члена Берлинской академии наук, но с крайне негативной репутацией, отвергнутый и осужденный очень многими.
Отметим, ради справедливости и дабы не прослыть апологетами Трейчке, что шовинизма он действительно был не чужд, как минимум в отношении славян. Мы уже говорили о горячих симпатиях ученого к Тевтонскому ордену, в первую очередь как раз за экспансию на славянские земли. «Все попытки славян к освобождению от немецкого господства бесполезны и заранее осуждены на неудачу. В случае временной удачи ущерб потерпели бы сами славяне, так как лишились бы тех укротителей, учителей и повелителей, которые им столь необходимы и быть которыми само провидениe предназначило немцев», – так Трейчке говорил о современных ему германо-славянских отношениях. «Желать, чтобы немцы, живущие в России, считали себя русскими сердцем и душою, было бы равносильно требованию, чтобы человек, ночевавший в конюшне, считал себя лошадью», – а так оценивал положение немцев в Российской Империи.
Что ж, данные цитаты еще раз говорят нам о Трейчке как новом позднебисмарковском, а затем и постбисмарковском лице немецкого национал-консерватизма, каковая новизна, помимо прочего, заключалась в переходе от консервативно-романтических, пусть и не повсеместных, симпатий к России, к идеолого-пропагандистской подготовке нового «Дранг нах Остен». Но это не должно помешать нашей объективной оценке масштабной и колоритной фигуры знаменитого немецкого историка.
