РI не часто публикует рецензии на художественные произведения, тем более рецензии, написанные главным героем произведения, причем, судя по всему, главным отрицательным героем. Замечательному ученому и писателю, члену редакционного совета нашего сайта Вячеславу Рыбакову посчастливилось прочитать роман про себя, а нам выпала большая часть опубликовать его критический очерк об этом романе.
***
Чудны дела твои, Господи…
Про меня написали целый роман.
Так и называется: «Китаист». Издательство АСТ, редакция Елены Шубиной. Объём — аж шестьсот с лишним страниц. Тираж — аж 8000 экз. Вышел в 2017 году. Автор — Елена Чижова.
Лестно — до невозможности.
С Еленой Семёновной Чижовой мы пересеклись в реальности лишь единожды: в конце зимы 2014 года в Париже, на конференции «Руссофония». Даже участвовали в одном круглом столе, тему которого устроители сформулировали так: «Ленинград — город героев». Спровоцирована была эта тематика резко поднятой тогда общественной дискуссией о том, надо ли было в войну во избежание лишних жертв сдать Ленинград немцам или всё ж таки нет. Отголоски дискуссии отразились и в выступлениях. (Её полную запись можно посмотреть вот здесь)
Я честно старался быть максимально тактичным, но всё равно заметно, что во мнениях относительно Ленинграда и героизма мы с Еленой Семёновной не сошлись. Я никак не мог взять в толк (и до сих пор не могу), с чего это наши гуманисты решили, будто гитлеровцы, планировавшие стереть Петербург с лица земли, станут после сдачи всё ещё миллионного города подвозить туда и распределять горы продовольствия, лечить дистрофиков, размораживать водопровод и центральное отопление, налаживать снабжение дровами, пресекать мародёрство и людоедство…
У них что, дел иных не было после, скажем, разгрома под Москвой?
А вот Елене Семёновне надо было растолковать парижанам, что совестливые размышления о слезинке ребёнка спасли бы куда больше блокадников, чем покорная тоталитарному произволу серая масса, гнавшая под немецкими бомбами по полному пробоин и промоин льду Ладоги свои жалкие полуторки в вымирающий город… Явно я оказался пусть небольшой, но помехой её стремлению донести до прекрасной Франции истинную правду о путинских спекуляциях на пролитой Сталиным крови.
Если кому-либо не верится, что образ главного персонажа «Китаиста» навеян нашей встречей с автором романа, прошу на с. 22. Китаист непозволительно моложав, соседка по вагону вообще принимает его за студента. Читаем: «К этому он давно привык. Люди, с которыми он знакомится, вечно приуменьшают его настоящий возраст».
Кто меня знает, тому уже всё ясно. Кто просто посмотрел запись наших выступлений, тем открою страшную тайну: я на три с лишним года старше Чижовой.
Всё ещё сомневающихся прошу учесть вот что.
Синологическая специальность персонажа не нужна в книге ни по сюжету, ни по проблематике, ни по психологии, ни даже, скажем, для того, чтобы сделать его мастером восточных единоборств и тем обеспечить какой никакой экшн. Если исходить из текста книги, её скорее следовало бы назвать «Гебраист». О евреях, о их прекрасных качествах и их тяжкой исторической судьбе персонаж говорит и думает куда больше, чем о китайцах.
Но, видимо, у автора сработали неконтролируемые ассоциации. Интересоваться Китаем и любить его не может ведь демократически настроенный человек. И когда в романе понадобилось смоделировать образ советского патриота, который вначале — полный дебил, потом — трусливый, тщеславный и недалёкий агент гнусной советской разведки, и наконец — подлец и предатель, именно китаист, вешавший парижанам совковую лапшу на уши насчёт героизма ленинградцев, всплыл из памяти и пришёлся как нельзя кстати.
В аннотации на обложке книги говорится: «Прозаик Елена Чижова, лауреат «Русского Букера», не боится острых тем. Новый роман Елены Чижовой написан в жанре антиутопии, обращённой в прошлое: в Великую Отечественную войну немецкие войска дошли до Урала. Граница прошла по Уральскому хребту: на Востоке — СССР, на Западе — оккупированная немцами Россия».
Гм…
Тема не только не острая — она, скорее, уже заезженная. Кто только не упражнялся за последние годы насчёт альтернативных историй страшной войны. Первым, сколько мне известно, по Уралу провёл границу между оккупированной зоной и остатком бывшей страны один из лучших фантастов постсоветской России Андрей Лазарчук в романе «Иное небо». Было это более четверти века назад.
Ну да ладно. В конце концов, дочитав на с. 9 до фразы «Это в Европе принято говорить правду. У нас иные традиции», книгу Чижовой можно было бы вовсе отложить, старательно воздерживаясь от комментариев. Тем более не главному же персонажу, да ещё сугубо отрицательному, осмыслять и оценивать мастерство именитой писательницы.
Но вот о Китае и китаистах я имею право сделать несколько замечаний. Более того — полагаю своим священным долгом и своей почётной обязанностью. Как бы кого-то ни коробила эта совковая формулировка.
Возвращаясь мыслями к годам учёбы, главный герой одними и теми же словами несколько раз вспоминает как «зубрил иероглифы». Больше ничто в его памяти не задержалось. Довольно унылая, далёкая от всякой увлечённости своей будущей профессией картина, но дело-то ещё в том, что иероглифы вообще не зубрят. Как можно зубрить изображения? Зубрят склонения, спряжения… Но их-то как раз в китайском и нет. Иероглифы поначалу буквально перерисовывают, их учатся писать, их запоминают, на них оттачивают каллиграфию… Зубрить иероглифы невозможно. Автор просто не представляет, о чём пишет.
О современном Китае китаист Чижовой знает только то, что глупые китайцы под руководством своей дремучей компартии погубили воробьёв. Всё.
Зато он время от времени гадает по «И цзину», то бишь по «Книге перемен». Какой же китаист без «Книги перемен»?
Это, кстати, опять-таки не открытие Чижовой. Какого-то там фантаста Лазарчука крупная писательница, разумеется, вообще мельком видела, но вот про «Человека в высоком замке» Филипа Дика не могла не знать хотя бы понаслышке. Это уже не фантастика, это классика. Это едва ли не первый в мировой литературе громко прозвучавший роман, в котором описана победа Германии и Японии во Второй мировой. В котором описана оккупация США странами оси. Роман вышел в 1962 году. Там бесперечь гадают по «Книге перемен». Но там это почему-то работает на сюжет, на атмосферу, на характер персонажа, там автор не просто опрощает источник…
Берём «Китаиста», с. 76: «Девчонки гадали на счастье и несчастье. Радовались, когда выпадала гексаграмма «сянь» — три нижние линии символизируют молодого мужчину, три верхние — молодую женщину: всё вместе значит «встречу мужа с женой».
Берём канонический, великий комментированный перевод Ю. К. Щуцкого «Китайская классическая «Книга перемен». Он до сих пор считается лучшим в мире. Издание первое (но тоже, увы, посмертное, ибо блистательный востоковед был репрессирован в 1938-ом) — 1960 год. То, которым я сейчас пользуюсь — 1993.
С. 243. «№ 31. Сянь. Сочетание (Взаимодействие). Свершение; благоприятна стойкость. Брать жену — к счастью».
С. 367. «…Здесь самое существенное — синтез. Это исходная точка для всей практической деятельности. Поэтому …гексаграмма называется «Взаимодействие» и может быть также переведена нашим словом «Брак»… Интерпретация данной (31-й) гексаграммы как брака объясняется ещё и следующим. Дело в том, что составляющие её триграммы, если рассмотреть их со стороны символики триграммы в семье, символизируют младшую дочь и младшего сына. Здесь сочетается младшая дочь одной семьи и младший сын другой семьи. Это брак. Он должен быть плодотворным и ненарушенным. Поэтому в тексте здесь мы встречаем:
Взаимодействие.
Свершение.
Благоприятна стойкость.
Брать жену — к счастью».
Сравнили?
То есть как минимум имеем важнейшее утверждение о том, что для всякого конструктивного объединения и взаимодействия необходима стойкость всех объединяющихся (в браке — в том числе) плюс гадательное предписание о том, что при соблюдении этого условия в данный момент жизни взять жену окажется к счастью. Для сюжетной лёгкости можно, конечно, подменить всё это девчачьим предвкушением: мол, скоро встречусь с суженым. Но… В общем, переписано на троечку. Автор явно не заморачивался китайскими сложностями.
«Китаист», с. 192.: «Выпала редкая гексаграмма. № 50. Ключевые слова: устойчивость позиций, жертвенник, священное место».
Щуцкий.
С. 244. «№ 50. Дин. Жертвенник. Изначальное свершение. Счастье».
С. 414. «…Образу динамичной смены противопоставляется здесь нечто статичное. Треножный жертвенник — вот образ данной ситуации. Его три ноги гарантируют устойчивость… Жертвенник появляется как орудие переплавки, как тот тигель, в котором плавится металл. Образно это выражено в том, что внизу мы имеем триграмму Сюнь, которая символизирует дерево, понимаемое как топливо, а наверху мы имеем триграмму Ли, которая обозначает огонь, возникающий из этого топлива. Здесь показано действие огня на подогреваемый им тигель, и внутри тигля в расплавленном металле проявляется действие огня как жар. В этой переплавке намечаются дальнейшие и новые пути развития всех ситуаций.
Жертвенник.
Изначальное счастье.
Свершение».
Сравнили?
В данном случае в «Китаисте» две трети того, что автор назвала ключевыми словами — отсебятина. Но вряд ли Елена Семёновна не сумела правильно списать. Я не хочу и не смею оскорблять подобным подозрением эту интеллигентнейшую женщину. Просто ей по сюжету понадобилось — и она без зазрения совести подменила китайский текст своим. После придуманного ею «священного места» одна их героинь романа спрашивает главного героя: «Кирха, что ли?» Чижова лучше древних китайцев знает, что значит пятидесятая гексаграмма.
И так далее…
Боже упаси, я вовсе не ставлю себе задачей ни за что ни про что обрушить на беззащитного читателя всю странную, тёмную мудрость «И цзина». Я лишь по мере сил стараюсь, чтобы уважаемая Елена Семёновна не обрушила на него свою мудрость, выдавая её за «И цзин». С древнекитайскими текстами баловаться — всё равно что совать пальцы в розетку. Только шарахнет не по пальцам, а по мозгам. На всю жизнь можно остаться в убеждении, что мы тут куда как разумнее первобытных творцов китайской зауми. Подумаешь — сянь… Сянь да сунь, мол, и я могу, а вот пусть «мурку» сбацает… Но ведь человек, которого приучили полагать себя умней всех, теряет шанс умнеть и навсегда остаётся дураком. И в дураках.
Дальше.
Почему-то на с. 170 Елена Семёновна панибратски называет, в общем-то, всем грамотным людям так или иначе известного Цинь Ши-хуанди, чей титул можно понять примерно как «первый величайший император династии Цинь», просто Цинь Хуаном, что значит, особенно в контрасте с реальным титулом, нечто вроде «имперашка из династии Цинь». А ведь здесь самый смак в том, что он Хуанди, то есть «величайший император» (этот титул именно данный персонаж применил к себе впервые, и затем так титуловались китайские владыки в течение более чем двух тысяч лет), и то, что он Ши, то есть «первый», потому что, во-первых, он действительно впервые реально объединил Китай в административно однородную империю и прекратил длившиеся несколько веков междоусобицы, а во-вторых, он так его лихо объединил, что второй император Цинь на престоле не засиделся, а третьего и вообще не было.
Или писательница полагает, что Цинь Ши-хуанди — это что-то вроде «фамилия-имя-отчество», и для простоты отчество можно опустить, а имя применить в его уменьшительном варианте? Ну не уважаем мы тиранов, так с чего нам их величать по полной? Станем этак запросто типа: «Вовка, х*** ж ты тут расселся!» (книга Чижовой, как и подобает всякому глубоко интеллигентному произведению, полна обсценной лексики, так что, читавши её два вечера подряд, я полагаю и себя вправе слегка похулиганить).
Почему-то на с. 168 Елена Семёновна от лица своего как бы китаиста уверяет нас, что в начале династии Чжоу в Китае была какая-то «удельная раздробленность». Но на самом деле государство Чжоу распалось на фактически независимые от верховного вана княжества много позже, а как раз в начале-то существовала нормальная властная этажерка, многоступенчатое делегирование полномочий. Разумеется, насколько оно было возможно на том уровне средств сообщения и контроля.
Почему-то от его же лица на с. 177 заявляет, что начало использования быков в качестве тягловой силы вызвало в Древнем Китае «массовое бегство рабов». Откуда? Из Китая? Или из-под быков? Да и вообще — были ли в ту пору в Китае «массы» рабов, чтобы «массово» бегать? Это вопрос, между прочим, открытый. И почему волы вдруг так повлияли на (ладно уж) рабов? А по большому счёту — зачем читателю эта информация, во-первых, сомнительная, а во-вторых, ничего не дающая ни уму, ни сердцу, ни сюжету?
Нулевая нужность, немотивированность, никчемушность сведений, содержащихся в китаеведных вкраплениях, плюс казённые, не из художественной литературы фразы, которыми они написаны, наводят на мысль, что Елена Семёновна просто открывала наугад какой-то учебник и списывала первые попавшиеся несколько строк…
А ведь история Китая могла бы и впрямь дать ей головокружительный простор для интереснейшей, в высшей степени содержательной игры. Для ассоциаций, для примеров и контрпримеров… При её-то сюжетной посылке! Несколько раз некитайские народности завоёвывали северную половину страны вплоть до Янцзы, выполнявшей в реальности ту самую роль, что в книге Чижовой была доверена Уральскому хребту. А там, на севере от Реки, располагалась, между прочим, прародина ханьцев, исходный очаг их цивилизации. Как китайцы взаимодействовали с завоевателями, как перемешивались с ними, какую политику вели в первый раз, какую — во второй, как усваивали элементы чужой культуры и как делились элементами своей…
Тут бы, казалось, и карты в руки! Ведь пальчики оближешь при проблематике «Китаиста»! Но — нет. Учебник не на той странице открылся? Или как раз эти сюжеты уважаемой писательнице были ни к чему, потому что китайцы в конце концов всегда возвращали себе своё?
На с. 162 вдруг всплывает имя китайского знакомого нашего китаиста — Ду Жонг. Простому читателю, конечно, и горюшка нет — мало ли в Бразилии Педров, а в Китае Жонгов? Но китаист, если он хоть мало-мальски настоящий, сразу чует тут, если пользоваться терминологией кровавых сталинистов, низкопоклонство перед Западом.
В чём закавыка?
В том, что китайский слог, который в русской традиции транскрибируется и читается как «жун», в западных языках, где фонетика победнее, передаётся латиницей как «jong» (французская система), «jung» (система Уэйда-Джайлза) или «rong» (система пиньинь). Есть и ещё версии — старая немецкая система, например… На первом курсе востфака мы, помню страшно смеялись, потому что на латинице название одной из главных китайских газет — «Жэньминь жибао», то есть, скажем так, «Народное ежедневное информирование», пишется «Renmin ribao», а от «Рибао» уж и до моей фамилии недалеко… Вот из какого-то из европейских языков это «Жонг» к Чижовой и прилетело. По-нашему, стало быть, знакомца главного героя звали простым китайским именем Жун по фамилии Ду. Условность, конечно.
Но и то, что кофе — он, и то, что идти следует на зелёный свет светофора, а ширинку лучше держать застёгнутой — это тоже условности. Вообще любая культура как таковая — это огромная, сложнейшая, слежавшаяся воедино многослойная условность. По соблюдению её малых составляющих мы отличаем воспитанного человека от невоспитанного, знающего от незнающего, своего от чужого.
Кстати, агрессия западных транскрипций — нынче вообще беда. Спокон веку мы знали, к примеру, что в Японии есть гора Фудзи-яма и ею надо любоваться. Но по-европейски Фудзи будет Fuji. И вот у нас, не ведая даже, что речь идёт о той же самой всем давно известной горе, уже пишут направо и налево какую-то Фуджи. Причём сами же японцы и китайцы уверяют, что человеку, не знающему восточных языков и просто читающему буквы своей латиницы или своей кириллицы, русская транскрипция куда ближе передаёт звучание соответствующих восточных слов, нежели транскрипции западные. Самые знаменитые примеры: Токио по-японски звучит как Токё. У нас есть буква «ё», и наше Токё практически адекватно японскому. Но в Европе, как сказали бы в «Поле чудес», нет такой буквы, и там пришлось в своё время придумать написание Tokyo.
А в России про японскую столицу узнали впервые из европейских книжек. Увидели Tokyo, переписали русскими буквами… Вот и прижилось Токио. То же с «тоётой» — «тойотой». Однако ж, например, про фирму «Мицубиси» мы знали уже сами давным-давно. Даже у братьев Стругацких (один из которых был классным японистом, если кто не помнит) ещё в книжках начала шестидесятых годов прошлого века в качестве отживающих пережитков капитализма упоминаются концерны Мицуи и Мицубиси. Но на латинице Мицубиси — Mitsubishi. Причём тот звук, который мы передаём как «с», а европейцы — как «sh», по-японски звучит примерно как наше «щ» и даже ещё чуть ближе к «с», то есть наша транскрипция, куда точнее («щи»).
Но куда там! В Европе «шы» — стало быть, и нам надо говорить «шы». СтарШЫй приказал. Значит, МицубиШЫ. ШЫворот-навыворот.
Вот и уважаемая Елена Семёновна, сама, возможно, того не ведая, внесла свою лепту в это ошыкивание и ожонгивание.
Зато она зачем-то приводит в своей книге несколько правильных иероглифов. Сначала один, потом четыре, а потом целых восемь. Без транскрипций, без малейших попыток поведать о том, что какой иероглиф значит, да и вообще — непонятно зачем. В виде чужеродного бессмысленного пятна на русском тексте. Боюсь, просто для того, чтобы показать, насколько она в теме.
Не помогает.
Дело в том, что иероглифы теперь ведь не сам автор со знанием дела вписывает в текст. Их вставляет программа.
Лет пятнадцать-двадцать назад у меня жил попугайчик, и когда я, сам продолжая работать, выпускал его полетать, он обожал садиться на клавиатуру компьютера и разгуливать по ней взад-вперёд. Видимо, ему очень нравилось, как клавиши проминаются и порой пощёлкивают под его невеликим весом. Он даже меня пытался отвадить от набора, и когда я протягивал к клаве руки, начинал клеваться: не дам! моё!
И какие же глубокомысленные пассажи он порой набирал, когда была включена иероглифическая раскладка!
Надо помнить, что каждый иероглиф — это громадный веер ветвящихся значений, грамматики в нашем понимании в древнем языке почитай что и нет, знаков препинания тоже, и дешифровка подобных текстов — это, как правило, полет фантазии на крыльях знаний. Поэтому то, что выводилось на дисплей из-под лапок Гоши, таило такие бездны мудрости, что гению даосизма Лао-цзы или, скажем, корифею неоконфуцианства Чжу Си оставалось только скромно курить в сторонке…
Впрочем, иероглифические группы Чижовой куда понятнее. Но ощущения того, что её персонаж что-то смыслит в китаеведении, всё равно не возникает. Если кто-то надел куртку с надписью «Just do it», это вовсе не значит, будто он переводчик-синхронист с английского.
Ещё все, кто хоть сколько-нибудь интересуется Востоком, знают про женскую и мужскую мировые стихии инь–ян (кстати, на латинице это будет yin–yang). Правда, пишут это сочетание кто во что горазд. То инь–янь, то ин–ян… Надо отдать Елене Семёновне должное, она столь грубых ошибок не допустила. У неё другое. Она, боюсь, сочла, что ей не к лицу быть, как все, а надо круче. И поэтому несколько раз, скажем, на с. 75 или на с. 502, она называет тёмное и светлое начала мира не просто инь и ян, но инь яо и ян яо.
Не видя самих иероглифов, невозможно с полной определённостью сказать, что за яо она тут прилепила. Например, китайское слово «лекарство» звучит как яо. Значит, могут иметься в виду некие «мужское лекарство» и «женское лекарство» — эвфемизмы, обозначающие, скажем, снадобья соответственно для повышения потенции и от бесплодия или молочницы. Есть другое яо — радость. Тогда инь яо плюс ян яо будут значить мужскую радость вкупе с женской радостью — вероятно, это можно понять как тактичное указание на обоюдное достижение оргазма. Но, скорее всего, дурную шутку с автором сыграли биномы инь яо и ян яо, в которых яо — иероглиф, обозначающий всего лишь черту гексаграммы. Следовательно, ян яо и инь яо — это не стихии, не великие силы диалектической Вселенной, а не более чем технические термины: женская черта (прерывистая) и мужская черта (непрерывная). Никакого отношения к собственно «началам» эти термины не имеют. Китаист Чижовой не знает даже самых элементарных вещей.
Иногда лучше и надёжнее быть, как все. Инь-ян, и хватит. Как говаривал один из персонажей «Кавказской пленницы»: «Так выпьем же за то, чтобы никто из нас, как бы высоко он ни летал, никогда не отрывался от коллектива».
На с. 340-341 Елена Семёновна решила ещё раз, уже совершенно ударно, продемонстрировать через внутренний мир персонажа свои познания в китайском языке. «…Читатель вроде него, знающий китайский, где один и тот же иероглиф, прочитанный разными тонами, может означать совершенно разные вещи, в состоянии это оценить».
Читатель, знающий китайский, действительно эту фразу в состоянии оценить. Она — буквально просящийся в хрестоматию пример ситуаций, о которых принято говорить «слышал звон, да не знает, где он».
Объясняю азы.
В китайском языке, включая разнописи и архаичные формы написания, насчитывается — да и то по очень приблизительным подсчётам — что-то около то ли шестидесяти, то ли восьмидесяти тысяч иероглифов. И при этом всего лишь 397 их чтений (в некоторых диалектах — чуть больше).
Проделав элементарную арифметическую операцию, а именно — разделив 60000 на 397, мы получим среднее количество иероглифов, которые читаются одинаково (151,13…).
Это, конечно, абстракция. Некоторые слоги-чтения используются чаще, скажем, ли или мао, некоторые считаются редкими — скажем, ао или ва. В словарях, построенных по фонетическому принципу, иероглифов, например, дао — несколько страниц.
Но сами эти иероглифы — все разные.
Видимо, чтобы хоть как-то скомпенсировать количество одинаково называющихся знаков — эта одинаковость совершенно не затрудняла чтение, но очень затрудняла общение на словах — китайский и некоторые другие языки Юго-Восточной Азии выработали систему тонов. Каждый произносимый слог (скажем, то же дао) в китайском можно произнести в восходящем тоне (похожем на нашу вопросительную интонацию), в нисходящем (звучащем как короткое приказание, типа «Пшёл!»), в тоне, обычно называемом третьим (интонационно он похож на то, как наши недоросли произносят «Ча-аво?») и в тоне первом, похожем на короткое пение на одной ноте. В порядке присущей мне абсолютной честности могу добавить, что моему уху органичное восприятие тонов оказалось не по силам, и поэтому разговорного китайского я так толком и не освоил. Меа кульпа, меа максима кульпа. Но китайцам история развития их языка не оставила выбора — хочешь не хочешь, а освоишь. Ведь таким образом количество одинаково звучащих слов уменьшилось по крайней мере вчетверо, и общаться стало не в пример легче.
Скажем, ма в первом тоне значит мама, во втором — конопля, в третьем — лошадь, а в четвёртом — ругань. Если бы не тона, то поди в горячке битвы разбери, за что предлагает полцарства какой-нибудь китайский Ричард Третий — за коня или за косячок.
Но все иероглифы — опять-таки разные.
Глядя на иероглиф и понимая, что он значит, китаец сразу знает, в каком тоне его надо произносить вслух. Написано «конопля» — он и произносит ма во втором тоне. Написано «лошадь» — он и произносит ма в третьем.
Если Елена Семёновна кого-то наспех спросила про тона и чего-то не дослушала, или поленилась посмотреть хотя бы в Википедию, то подумала бы сама умом — и в её душу непременно закралось бы сомнение, и она поняла бы, что чего-то не понимает. Ведь если бы всё было так, как у неё написано, то получилось бы вот что: китаец идёт себе по улице, вдруг видит некий иероглиф, который можно прочитать разными тонами, от чего будет меняться смысл — и, глядя на этот один и тот же иероглиф, каким-то таинственным образом заранее знает, в каком тоне его читать. Святым Духом, что ли? А если его не произнести в каком-нибудь тоне вслух, а просто на него поглядеть, то уже и не узнаешь нипочём, что именно он значит? Скажем, над входом написано «магазин». Прочитаешь это слово в первом тоне — получится «булочная», прочитаешь во втором — «напитки мира», в третьем — «ювелирные изделия», в четвёртом — «электроинструмент». Смотришь молча — так и остаётся «магазин». А что за дверью на самом деле, по-прежнему неизвестно…
Но есть, похоже, люди, что не ведают сомнений.
Петербург с царских времён до наших дней является одним из крупнейших мировых центров ориенталистики. Думается мне, у нас тут каждый пятый интеллигент либо сам востоковед, либо знаком с востоковедом, либо член семьи востоковеда. Найти китаиста, который мог бы вовремя, за какие-то полчаса, самым дружелюбным образом и совершенно бесплатно ещё в рукописи выправить все названные мной несообразности (и многие другие, но хватит уже мучить читателя) — для интеллигентного петербуржца легче, чем водопроводчика дозваться. Не говоря о той же пресловутой Википедии. В два, что называется, клика…
И к тому же ведь всё это просто интересно! Самой же! Ведь она — не то что её героини, призванные своими отвратительными образами обличать нашу никчёмную жизнь! Не тупая баба из окаянной совдеповской коммуналки, которой интересны лишь шмотки да хавка!
Отчего же уважаемая Елена Семёновна совершенно для меня непостижимым, в голове не укладывающимся образом предпочла с апломбом продемонстрировать городу и миру свою некомпетентность?
Она же не могла не понимать, что если, не приведи Бог, её обращение с реальной информацией, с объективным знанием окажется неадекватным, то и дело порождая фальшивки да симулякры, это неизбежно будет подрывать доверие к её тексту в целом, разрушать художественную ткань, вызывать совершенно неуместный при чтении драмы смех, косвенно дезавуировать все остальные факты и образы, при помощи которых она так страстно и так искренне, с такой неподдельной болью доказывает, что русские и при капитализме быдло, и при социализме быдло, и что все мы тут готовы по первому свистку лизать сапоги хоть гестапо, хоть НКВД, нам без разницы, лишь бы сунули в морду сапог.
Восточная мудрость призывает нас по одной-единственной капле прозревать существование океана.
Я прозреваю это так.
Наши властители дум абсолютно уверены в том, что их исключительная интеллигентность, непревзойдённая совестливость и прочие заоблачные человеческие качества обеспечивают им некие врождённые знания, так что им самим ничему уже не нужно учиться, а наоборот, им с самого начала надлежит учить всему других.
Они очень любят называть себя мыслящим меньшинством и от души уверены, будто так и есть. Но к мыслящим они относят лишь тех, кто мыслит ровно так же, как они. У остальных в башке, с их точки зрения, исключительно ганглии.
А ведь в «Китаисте» полно не только китаистических ляпов.
На с. 586 читаем: «…Сверхскоростной поезд — главное техническое достижение современности. Эйнштейн, в каком-то смысле его предшественник, сказал бы: сверхзвуковой».
Листья дуба падают с ясеня. Ни фига себе.
Эйнштейн — предшественник поезда? Или кто предшественник кого? Ну да ладно, Бог с ней, с грамматикой — но Эйнштейн что, занимался аэродинамикой? Теорией полёта на сверхзвуке? Флаттером, может быть? С какой радости у него авиационная терминология на кончике языка? Специальная теория относительности — знаю, общая теория относительности — знаю, космологический член — знаю, письмо Рузвельту — знаю, е равно эм цэ квадрат — знаю, неудачные попытки создания единой теории поля — знаю… Но сверхзвуковой поезд-то при чём?
Да зачем нам здесь вообще Эйнштейна приплели? Ни до, ни после про него и не вспоминали, даже в связи с евреями не подумали прибегнуть к его авторитету — а по поводу скоростного поезда ни с того ни с сего вдруг: хлоп!
Или вот на с. 588: «Из России — как со дна обезумевшей жизни, изо всех сил оттолкнувшись обеими ногами: когда водолаз всплывает из глубоководной впадины… он испытывает перегрузки, сопоставимые с космическими».
Не стану уж цепляться к пустякам вроде того, что перегрузки космонавты испытывают как раз не в космосе, а во время преодоления атмосферы при старте или посадке, так что «космическая перегрузка» — это что-то вроде «многотонной невесомости» или «вонючего вакуума». Увы, в не слишком грамотную бытовую речь этот штамп, к сожалению, действительно проник.
Но автору что, неведомо, что в скафандрах погружаются максимум на какие-то сотни метров, а в глубоководные впадины опускаются, извините за выражение, на батискафах? И всплытие потом длится часами?
Львиную долю эрудиции мы получаем в школьные годы, когда путь ещё не начат и не приходится смотреть себе под ноги, выбирая, куда сделать очередной шаг. Ты просто стоишь посреди распахнутого во всю ширь сияющего бескрайнего мира, восторженно озираешься и взахлёб читаешь обо всём. Господи, неужели у автора даже в детстве не горели глаза от книжек про то, как, скажем, Пикар впервые в истории человечества погружался на своём «Триесте» на дно Марианской впадины? Неужели даже в возрасте косичек и школьных передничков ей было интересно и важно лишь обличать окружающих да показывать им их скотскую сущность и их поголовное стремление в тоталитарное рабство? То есть, другими словами — самоутверждаться, компенсируя какую-то жуткую внутреннюю непогоду, за счёт обычных, пусть не хватающих с неба звёзд, но ни в чём не повинных людей?
Бедная девочка…
А ещё в книге встречается «мгновенная аннигиляция». Грешен, я не отметил вовремя страницу, подумал поначалу — ну, ладно, с кем не бывает, случайность, не буду мелочиться… А потом уже было, честно говоря, невмоготу заново перелопачивать этот громадный, путаный, захлебывающийся и заикающийся от ненависти текст. Так что поверьте мне на слово, так и написано: мгновенная аннигиляция. Можно подумать, бывает не мгновенная. Вялотекущая, не иначе… Автор хоть приблизительно представляет себе разницу между аннигиляцией и, скажем, таблеткой пролонгированного действия или отложенным половым актом?
Но выяснение сложных отношений коллективной совести нации с точными науками мы отложим до того момента, когда нас осчастливят романом под названием, например, «Фантаст». Вот уж тогда вдоволь поговорим об электрон-позитронных парах и рельефе дна Мирового океана, о гиперзвуковых и гиперсветовых перемещениях, о королях и капусте…
