Рубрики
Размышления Статьи

Близорукость стеклянного взора

РI продолжает дискуссию о теоретическом наследии обер-прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева статьей одного из постоянных авторов нашего сайта Виктора Милитарева. В этом споре Милитарев склоняется к позиции консервативных критиков Победоносцева, которые считают автора «Великой лжи нашего времени» ответственным за политическую стагнацию конца XIX века. Разумеется, возможна и другая точка зрения: Победоносцев затормозил гниение петербургской монархии, которое немедленно возобновилось с введением в России в 1905 году народного представительства и отставкой обер-прокурора. Спор о том, погубил Победоносцев монархию или спас ее на короткое время, будет продолжаться, причем легко допустить, что в представлении о Победоносцеве-спасителе сойдутся и приверженцы самодержавного строя, и самые радикальные его критики, отказывающие петербургской монархии в жизнеспособности. Но даже если принять как гипотезу, что Земский Собор мог бы привлечь к монархии широкие общественные среды, оттеснив нигилистов на обочину политической жизни, остается вопрос: можно ли было уберечь крестьянство от влияния на него социалистической интеллигенции. Которая подталкивала земледельческий класс России к «черному переделу» и, соответственно, к сословной войне. Вот на этот аспект проблемы и обращает наше внимание Виктор Милитарев.

*** 

В этом тексте я хочу высказаться о взглядах Константина Победоносцева на демократию и на самодержавие. Сразу скажу. Мое отношение к этим взглядам Константина Петровича достаточно парадоксально. С одной стороны, я полностью разделяю победоносцевскую критику европейской демократии и , в значительной мере, разделяю пафос его защиты российского самодержавия. 

С другой, я совершенно уверен, что и критика, и апологетика Победоносцева бьют мимо цели. Ему, на мой взгляд, не удалось ни обосновать неприменимость и вредоносность демократии для России, ни доказать спасительность для России самодержавия. 

Если говорить о Победоносцеве как о политическом и государственном деятеле, то я совершенно уверен, что именно проводимая Победоносцевым политика привела, в конечном счете, и к краху российского самодержавия, и к мимолетному торжеству российской либеральной демократии в 1917 году. Именно эта политика в значительной мере привела и к неудачному опыту российского парламентаризма 1905 – 1917 годов. 

Самое знаменитое произведение Победоносцева «Великая ложь нашего времени» является совершенно блестящим памфлетом, в котором чрезвычайно убедительно доказывается, что в результате парламентско-демократического правления к власти с неизбежностью приходят не очень хорошие люди, честолюбцы, корыстолюбцы и циники, крайне далекие от любви к своему народу и от представительства его реальных интересов. 

Как профессиональный политтехнолог, лично проведший не одну избирательную кампанию, и не понаслышке знакомый с оборотной стороной российской политики 90-х – начала 2000-х годов, не могу не согласиться с тем, что выводы Константина Петровича остаются более чем реалистичными и сегодня, через сто с лишним лет после того, как они были написаны.

Как человек, уже не менее 30 лет увлекающийся психологией, не могу не оценить тонкости и глубины победоносцевского социально-психологического анализа, иногда сравнимого с глубиной и высотой «Писем о духовной жизни» св. Феофана Затворника. 

А вот как человек, уже более четверти века пишущий, думающий и отчасти участвующий в российской политике, я могу на все блистательные анализы Победоносцева сказать только одно: «Ну и что?!». Потому что все выводы Победоносцева о демократии и парламентаризме приобретают практическую силу только в одном случае. Если ему есть что противопоставить парламентаризму и демократии. 

А вот с этим, на мой взгляд, у Победоносцева дело обстоит весьма плохо. И в теоретическом плане, и в плане практическом. 

Здесь мне, конечно, возражать Победоносцеву гораздо труднее, чем в вопросе о его взглядах на демократию. Поскольку, в отличие от своей критики демократии, которой он посвятил сотню-другую страниц, свои монархические взгляды Победоносцев предпочитал не формулировать в теоретическом виде. 

Более того. Победоносцев резко критиковал Константина Аксакова, Василия Розанова и Льва Тихомирова за их теоретические труды в защиту самодержавной монархии. И пафос победоносцевской критики этих текстов был направлен, в первую очередь, не на те взгляды своих оппонентов, которые Константин Петрович считал ошибочными, а на саму, по его мнению, «дерзкую» задачу сформулировать взгляды на русское самодержавие в теоретическом виде. Победоносцев опасался, что такое теоретизирование может негативно и даже разрушительно отразиться на судьбе российской абсолютной монархии. 

Если я правильно понял Победоносцева, то он считал, что российская монархическая государственность держится, в первую очередь, на вполне бессознательном и в чем-то даже инстинктивном коллективном чувстве русского простого народа. 

Если добавить к этому то, что Константин Петрович был совершенно уверен в том, что этот простой народ характеризуется, в первую очередь, «наивностью дитяти» и настаивал на том, что воспитание народа государством и Церковью должно эту «детскую наивность» всячески укреплять и культивировать, борясь при этом со всеми силами, способными эту детскую наивность разрушить, то я думаю, что имею основания сопоставить взгляды на русский народ Победоносцева  со взглядами Никиты Михалкова из фильма «Солнечный удар». 

Это когда Михалков на полном серьезе настаивает, что главной причиной российской революции и ее разрушительного характера было то, что русские мальчики из простонародья  вместо того, чтобы слушаться во всем православных батюшек, стали читать ужасные книжки «про Дарвина» и сделали из этих книжек вывод, что раз человек произошел от обезьяны, то какого же хрена я должен любить Царя и повиноваться ему во всем?

Если добавить к этому, что единственным серьезным обоснованием самодержавия у Победоносцева помимо того, что оно традиционно для России и поддерживается большинством простого народа, было лишь то, что самодержавное правление издавна рекомендуется Православной Церковью как наилучшее и Богоустановленное, то я могу сделать свой окончательный вывод, что защита Победоносцевым российской самодержавной монархии является попыткой с совершенно негодными средствами.

Потому что, чему бы ни учила нас св. Церковь по этому вопросу, и сколь бы царелюбив ни был бы в то время наш народ, – народный монархизм смог бы стать прочным и эффективным только тогда, когда народ понял бы, в чем заключается преимущества монархического правления над демократическим для его, народа, повседневной жизни и практической деятельности. 

Я уж не говорю о том, что некоторые положения Константинопольской Церкви по вопросу о монархическом правлении вряд ли были бы так уж привлекательными для самого Константина Петровича. Например, учение о том, что Царское миропомазание смывает все грехи и, таким образом, вчерашний цареубийца становится через миропомазание праведным Государем.

Да и опыт Римской Церкви довольно убедительно показывает, что проповедь простому народу учения о том, что монархам нужно во всем подчиняться, потому что так заповедал Господь, не будучи сопровождаемой социальными реформами, регулярно приводила к кровопролитным крестьянским войнам и, в конечном счете, послужила одной из причин Реформации.

Да и у нас в России в XVII веке было две великих крестьянских войны, в XVIII – по существу, одна, а великая крестьянская война XIX века чуть запоздала и произошла в последние годы жизни Победоносцева в 1905 – 1907 годах. 

А вот до XVII века при династии потомков свв. Александра Невского, Даниила Московского и Димитрия Донского крестьянских войн у нас не было. Потому что тогда у нас была настоящая православная самодержавная монархия, не испорченная восприятием идей западноевропейского абсолютизма.

И вот тут, наконец, мы приходим к вопросам принципиальным. Монархия, или как выражался Константин Леонтьев «царь с его чиновниками», является одной из самых древних и, выражаясь словами того же Леонтьева, «реальных» и «органических» сил исторического процесса. 

Монархии существуют уже 3 – 4 тысячи лет. С высоты этого исторического периода нету разницы между победоносцевской Россией и нашей современностью. Только в Древнем Египте монархия прослеживается как первичный, изначальный тип государственного устройства. Во всех иных странах Ближнего и Дальнего Востока в древности монархии возникали в результате массовых народных антиолигархических восстаний. Говоря сегодняшним языком, в результате народных революций. 

Монархии древности возникли под боевым кличем «Справедливость!», чеканно формулирует Сергей Нефедов. Идеология древних монархий, древних царств до сих пор видна нам в нашей Библии, где описаны достаточно типичные для всего Древнего Востока, а отнюдь не только для Иудеи с Израилем «юбилейные годы» и другие способы отмены долгового рабства и выравнивания земельных наделов.

Именно в этом и состоит многотысячелетняя идеология справедливости. Во всех древних монархиях, вплоть до Османской империи, Сефевидского Ирана, Могольской Индии, Минского и Цинского Китая и нашей доромановской Руси земля находилась в «царской», то есть, в государственной собственности, была национализирована.

Так и выражались юридически точно в Московской Руси. Земля в собственности Государя, а во владении подданного. И писали «продаю свою во владении, а государя в собственности землю за такую-то цену». 

И во всех восточных монархиях госсобственность на землю сопровождалась общинным землевладением вместе с общинным самоуправлением и с регулярным земельным переделом. 

Так что когда Столыпин считал крестьянское убеждение в том, что «земля – Божья» варварством и дикостью, а Анна Ахматова говорила, что во времена ее юности все точно знали, что крестьяне живут в первобытно-общинном строе, но говорить об этом считалось неприличным, то оба этих русских интеллигента, и Столыпин, и Ахматова не просто демонстрировали социальный расизм в адрес своего народа,но и глубинное непонимание социально-экономических процессов.

Конечно, владение монарха землей – не единственная конститутивная черта монархий Востока. Государь также отвечал за обеспечение безопасности страны, за управление и организацию чиновничьего аппарата, а, главное, – за проведение внутренней политики по уравновешиванию интересов народа и элиты. 

И не зря фигура Царя считалась священной и в христианской Римской империи, и в мусульманских империях Ближнего Востока, и в конфуцианском Китае. Ведь царь был главным защитником простого народа от хищнических аппетитов элит и чиновничества. Именно царь «окорачивал» элиты и подвергал жестоким репрессиям коррумпированных чиновников. 

Именно такой идеал Царства воспринял наш народ из обоих своих исторических источников – православной Римской империи и конфуцианского Китая. А во времена правления царей из династии Александра Невского были заимствованы множества учреждений и из наследницы православной Византии – Османской Турции. И именно на этом идеале после прекращения старых порядков и держалось монархическое мировоззрение русского крестьянства. 

Ничего странного в этом нет. Передача определенных культурных идеалов и ценностей в устной традиции в течение столетий свойственна отнюдь не одному нашему народу. 

И воспитанный на этих идеалах, наш народ отторгал идеалы западной абсолютистской монархии, пришедшей к нам начиная со времен Бориса Годунова.   

Западная монархия – совсем иной тип государственного управления. Это – монархия завоевательная. Когда народ-завоеватель становится правящей элитой. А монарх в этой элите – только первый среди равных. Такой тип монархии, как правило, подразумевает частную собственность на землю. Когда земля завоеванного народа вместе с населением делится между завоевателями. 

И на Западе совершенно другое «крепостное право», чем на Востоке. На Востоке, в  том числе и у нас, в московские времена, крепостное право – это просто прикрепление нескольких деревень к боевому офицеру для его снабжения. А на Западе это прикрепление завоеванного населения и земли к завоевателю на основах частной собственности. 

Западный тип крепостничества победил у нас только при Екатерине II, раздавшей государственную землю в частную собственность дворянам вместе с прикрепленными к этой земле крестьянами. Наш народ никогда не признал ни этой приватизации, ни последующего «освобождения» без земли. Вплоть до революции, народ ожидал от своего Царя возвращения к «старым справедливым порядкам». Таким образом, с современной точки зрения, помещичье землевладение было нелегитимным, поскольку отвергалось подавляющим большинством народа в течение ста пятидесяти лет. 

Это, как я неоднократно уже говорил, очень похоже на отношение нашего народа к ельцинской приватизации и залоговым аукционам и вообще к ельцинским олигархам. 

Таким образом, единственный шанс на утверждение прочной самодержавной монархии в победоносцевские времена мог основываться отнюдь не на монархических чувствах простого народа и не на церковном учении о православной монархии, но лишь на таком решении земельного вопроса, который был бы принят подавляющим большинством русского народа как легитимный. 

Этого, как известно, не произошло. Ученик Победоносцева Николай II склонился, в конечном счете, к идеям того, что «дворянство – опора трона», а «частная собственность на землю священна и неприкосновенна». Столыпинская реформа, имевшая своей целью пролетаризацию бедного крестьянства и переход общинных земель к богатым крестьянам в частную собственность ради того, чтобы дворянские земли не были принудительно отчуждены в пользу крестьян, окончательно, на мой взгляд, погубила шансы российского самодержавия. 

Теперь о демократии.

Во-первых, традиционные монархии Востока были зачастую вполне совместимыми с демократическими институтами. Да и, собственно говоря, в победоносцевские времена самодержавие отлично сосуществовало с общинным, артельным и кооперативным самоуправлением. И эти формы прямой, а не представительной демократии, я думаю, и сам Константин Петрович счел бы вполне законными. 

Во-вторых, в традиционных монархиях, включая и допетровскую Россию, была весьма распространена такая форма представительной демократии, как местное самоуправление. Во многих монархиях Востока существовали самоуправляемые полисы античного типа. И все это самодержавию никак не мешало. 

Наконец, нередкой, в том числе, и у нас, была и такая форма представительной демократии, как представительство общин и корпораций. То, что у нас неправильно называется «сословным представительством». При ранних Романовых Земские Соборы происходили столь часто, что в определенном смысле можно было говорить и о двухпалатном парламенте из Боярской Думы и Земского Собора. 

Ну, и напомню, наконец, что последний по времени Земский собор, хоть и под другим названием, созвала Екатерина II.

Это было о совместимости демократических учреждений с самодержавием.Что же касается демократии, как таковой, то вряд ли подлежит  справедливой критике Победоносцева такая форма представительной демократии, как многоступенчатая делегативная демократия, описанная Солженициным в «Как нам обустроить Россию?». При этом нужно понимать, что при выработке этой модели Солженицын опирался не только на консервативную традицию, но и на традицию левую, включая ранние опыты Советской власти в СССР. 

Во-вторых. Многие на Западе понимали ограниченность и потенциальную коррумпируемость демократического механизма и искали средства борьбы с этими недостатками. 

Так, в мощнейших социал-демократических партиях Европы времен их расцвета в 60-70е годы XX века была такая практика. 

Парламентская фракция во избежание коррупции и интриг находилась под контролем партии. А сама партия находилась под достаточно сильным контролем ее рядовых членов. Например, программные документы партии к новому избирательному циклу сначала обсуждались в первичках, потом в районных, а потом и в областных организациях. И только после этого документы выходили на съезд партии. 

И сами партийные работники имели шансы на продвижение наверх как в партийном руководстве, так и в парламенте только после многих лет успешной работы на низовом уровне. То есть, делалось все, чтобы не допустить образования партноменклатуры и партолигархии. 

И наконец, Константин Петрович совершенно справедливо критиковал демократическую систему за льстивую ложь кандидатов избирателям. Но в российской действительности победоносцевских времен никто избирателям льстиво не лгал. Никто и вообще публично не улыбался простому народу и даже фальшиво не заискивал перед ним. Власть и чиновничество были обращены к народу, да и к интеллигенции исключительно суровым и раздраженным вполне неулыбчивым лицом. 

Крестьянство убедилось, что власть с малоземельем и нищетой бороться не собирается. Не говоря уже о передаче крестьянам помещичьей земли. Интеллигенция поняла, что власть с ней диалога вести не собирается. Власть не только не собирается доказывать интеллигенции неправоту ее нелояльных настроений, власть собирается карать почти любое нелояльное публичное высказывание. Особенно мерзко, что все это делалось, как правило, без суда, в административном порядке. Именно так производилось большинство политических ссылок. 

При этом власть одновременно потворствовала развитию капиталистических порядков и не уравновешивала их достаточным государственным финансированием науки, образования и здравоохранения.

В результате, к какому-то моменту власть приобрела в качестве своих врагов и крестьянство, и интеллигенцию. Что, в конечном счете, и оказалось одной из главных причин победы революции. Таковы, на мой взгляд, печальные плоды пагубной близорукости Константина Петровича Победоносцева в вопросах теоретической и практической защиты самодержавия и критики демократии. 

Автор: Виктор Милитарёв

Российский общественный деятель, публицист.